- Мало ли. Вот, Дуся глазливая... - И бабушка, вздохнув, пустилась в рассказ. - Ой, многа Дуся за свою жисть горя хлебнула. И сколько намается, набедуется человек, прежде чем помереть... Полина, дочь-то ее, чей Мишка сын, на деда: "Ты не нашенский, че мы будем кормить тебя дарма?" Он, правда что, на Дусе от второго брака женился. Нет бы им подождать полгода, свели человека. А Дуся уж и сходилась с ними, и опять ругалась, - бабушка махнула рукой...

- А что Мишка?

- Мишка! Шалопай, - с сердцем сказала она. - Хоть Дуся и хвалит, а шалопай и есть. Полина наказывает, позже 10 не смей домой приходить, под домашний арест сажает. Разве ж это воспитание?..

Баба Валя поставила новый электрический чайник:

- За подарочек тебе спасибо. Тебе да родителям... Так мы время и проводим. Весело. Я работаю мороженщицей. А иной раз встречаемся вот с Дусей, да с подругами. В карты гуляем, балдеем. С тобой вот попутешествуем. Родня, она всюду найдется... Ты Байкал-то помнишь хоть чуть, нет ли?

- Немного.

- Я буду молиться, чтоб хорошая погода на Байкале... Хотя я и не верующая. Молиться. Хотя ты и оборванка... - она со смешком потеребила бахрому на Сашкиных шортах.

Сашка долго не могла уснуть. Все смотрела на соломенную картинку на стене, слушала большие часы. Кот Тимоха наблюдал за ней из потемок горящими глазами. Он стремглав спасался от чужих, когда они приближалась, и смотрел с безопасного расстояния.

Сашка представляла, о чем говорили на такой же кухне отец и дед Володя. Наверное, папка тогда еще не закончил свое Киевское Высшее Военно-Морское Политучилище. Гюйс, бескозырка с лентами, форменка, брюки-клеш, ботинки. Безусый, юный. Густобровый дед Володя, вызвавший однажды папку в Шелехов телеграммой о своей болезни. Дескать, иначе бы не приехал... Самовар на столе, на стене - календарь. Это время уже отстучало.

Мама рассказывала, дед Володя спрашивал:

- Не обидно, что Сашка такая родилась?

- Какая?

- На нас похожая.

Сашка смутно помнила, что в Братске бабушка жила в деревянном доме на втором этаже. И лестница была деревянная - аккуратно окрашенная и чисто вымытая. Еще помнила зеленые занавески, трюмо и блестящие броши в шкатулках. И радиопроигрыватель. Старые пластинки - Эдуард Хиль, Бюль-Бюль Оглы...

Во дворе была ужасная деревянная горка. Сквозь вязанные штаны легко вгонялись занозы - и трудно извлекались...

На следующий день - Большой Луг.

На дне чашки. Вверху, куда ни кинь взгляд - темные холмы: тайга. Какими нечеловеческими усилиями прорезала ее железная дорога?

- Богатое село было, - всплыл в памяти вчерашний Светкин рассказ, - Ой, богатое. Лесхоз был. Ничего не осталось, все порастащили-пораспродали.

- Сашка, вставай! - раздался резкий возглас.

- Некуда торопиться, амбар не загорится, - проворчала Сашка запомненную пословицу.

- Дядя Коля уже ждет, - добавила Светка тем же бодрым тоном.

В голове - муторно, во рту - муть. Вчера, идолы, сидели в веранде допоздна, отмечали наезд дорогой гостьи.

- Сейчас, причепурюсь, и поедем, - Светка взбивает выцветшую челку перед зеркалом.

Глядеть на водку сегодня Сашка явно не сможет. А Светке - хоть бы хны. Рано постаревшее лицо улыбается, во рту блестит золотой зуб:

- Мужене-ок!

Витька, заспанный, выползает из соседней комнаты.

"Блаженный", - решила вчера Сашка при виде хилого мужичка. Голубые глаза полускрыты набухшими веками. Иконные это глаза.

На улице холодно. Вдалеке меж почерневших изб пылит автобус. Колья подпирают изгороди кое-где, ставни резные поперекошены...

Широкомордый лохматый пес взвился на цепи, завидев ранних пришельцев у высоких ворот.

- Цыц, Тарзан, - хрипло прикрикнули на него.

- Дядь Коля, отпирай!

- Не заперто... Танька, чаю. Положила? - С ударением на второй слог.

- Положила, - позевывая, произнесла женщина, и на минутку ее мягкое лицо показалось в двери, - А эту всю ораву с собой, че ли? Ой, че делатца...

- Цыц ты, - прикрикнул дядя Коля, - Отворяй ворота, едут куры со двора.

Скрипнула несмазанная калитка и смешок, смешавшийся с кашлем. Звуки резко отозвались в тишине. Закинув на сутуловатое плечо рюгзак, дядя Коля широко зашагал вниз по улице, оставляя кирзачами тяжелые следы на разжиженой глине. Он обернул круглое, ржаное бритое лицо к Сашке и мигнул:

- Поспешай, раз понесло - из города в село.

К станции подплыл шумный электровоз, ненадолго загородил стальной поворот "железки" и высокую здешнюю линию горизонта.

Дядя Коля устремился прямо, будто хотел протаранить состав, поднял руку, как на трассе.

Сашка со здоровым скепсисом наблюдала за происходящим.

Неожиданно электровоз замедлил ход, заскрипел, заскрежетал и встал. Машинист высовывается из окна, неторопливо располагается покурить.

- Здорово, Сидорыч!

- Ну, здорово, что ли.

- Подкинь в ту сторону?

- Подкинь, говоришь?.. Дак а че в той-то стороне?

- Да вот, Байкал девке показать требуется.

- Байкал, стал-быть? - Сидорыч смачно затягивается, размышляя, видно, о перспективах такого подвоза.

Выдувает дым из волосатых ноздрей и веско говорит, почесывая щеку:

- Байкал, это хорошо.

Потом словно спохватывается, - не разыгрывают ли? - подозрительно щурится:

- А ты что ж, Байкала не видала?

- Не видала, - лыбится Сашка.

- Ну, проходи, гостем будешь. - С усмешкой ответствует и Сидорыч.

Светка проворно влезла на ступеньки, с усмешкой отвела предложенную было руку:

- Здрассте. Витька, совай сюда рюгзак.

В кабине электровоза было как-то узко. Стучали неведомые Сашке приборы, крутились ручки, колыхались стрелки множества циферблатов. Почти у каждой кнопки белела бирка: "Яркое освещение в кабине", "Слабое освещение", "Фонарь левый красный", "Правый белый"...

- Сейчас все новое пошло. Полная электрификация, в духе коммунизма. Раньше сам все высчитывал, сообразовал, а тут не допрешь - тебе сразу подсказка, - было неясно, одобряет дядя Коля электронику или нет.

- Раньше сложнее было, так? - Обстоятельно начал   Сидорыч, - Сложнее, а работали без напарника. Теперь - зяблик с товарняком управиться, а всем напарщиков надавали...

- Ох, у меня напарщик, не приведи Бог, - торопливо перебил дядя Коля. - Хохол. Тупой, как дрова. Хохлы разные бывают. Вот у меня сосед - деловой... Киев - мать городов русских, Москва - мачеха.

- Нам-то отсюда кажется, что в Москве не жисть - благодать. - Сказал в пространство Витька.

- Да уж, - запальчиво начала Сашка, но осеклась.

- Москвичей не любят, знаешь, да? Москаль - зубы скаль.

- Ниче, у ней нос курнос, ее полюбят, - вставила Светка.

По холмам шли стройные сосны, тянулись кверху, к набухшим небесам. Стволы в рыжих подпалинах перемежаются с белыми, хвоя сливается с бисером листвы. От леса относит в окно густой, хоть режь его, запах, но даже он не забивает кисловато-ржавый дух дороги. Пересекаются крест-накрест пути речек и поездов, тяжело погромыхивают не составы - суставы огромного змеевидного существа. Дробный стук много раз перебивает нежное журчание воды внизу. Бегут черточки столбов, тянут провода; позади остаются семафорные огни, остовы мостов, разводятся и смыкаются рельсы.

Обрываются холмы каменными стенами, нависают над поездом - иссечен, исполосован камень косыми дождями, буйными ветрами. Отходят скалы - разворачивается, расстилается, расходится тайга. Открываются дали - выше, выше взбираются они, до самого свода, все светлее и светлее. Пропадает лес в небе.

→ следующая страница

напечатать всё

дизайн сайта:

© 2005