Как полагают многие чрезвычайно дальновидные критики, налицо кризис современной литературы. Некоторые из них, правда, сплевывают через левое плечо: "Сразу оговорюсь, что за скобками я оставляю уважаемых и любимых мною Г.Чхартишвили (Б.Акунина), Л.Петрушевскую, Л.Улицкую, В.Пелевина, Э.Радзинского, В.Маканина и еще 2-3 писателей...", пишет Андрей Ильницкий. Ничего себе, кризис. С ходу шесть имен и два "вакантных", в эти лакуны можно по желанию вписать, по-видимому, и Евгения Попова, и Викторию Токареву. И куда критик дел Татьяну Толстую, Леонида Бородина, Леонида Юзефовича? Или все они (и многие другие) и есть оставшиеся два-три имени?

О "новой смене" Ильницкий говорит еще более поникшим голосом: "Те же, кого сегодня можно было бы назвать "тридцатилетними", формировались во времена безнадежной невостребованности качественной сюжетной прозы. Это "потеряное поколение", от которого можно ждать разве что единичных удач". "Единичные удачи", наверное, и есть те десятки ярких имен, рассыпанных по страницам журналов, издательским планам и книжным магазинам, которые пестреют в бумажных и сетевых рецензиях, которыми зачитываются в метро, проезжая остановки, и которые вспыхивают там и сям в гуманитарных кофейнях, расплодившихся в последние годы в великом множестве по Москве. Не надо уверять, что сейчас нечего почитать. Сейчас читать можно и нужно более, чем когда-либо. Тот, кто ноет, что давно уже не появлялось ничего "интересненького", давно не захаживал в книжный магазин или хоть на сайт любого толстого журнала.

Разумеется, в заведомо выигрышной позиции находится тот, кто провозглашает безнадежный кризис литературы и, строя из себя эстета, не столько заинтересован, сколько утомлен текущим литературным процессом. А попробуйте сейчас заявить, что мы живем в эпоху невероятного литературного всплеска (а между тем это утверждение своей категоричностью не более дико, чем противоположное, которое не стесняются повторять уважаемые люди). Литературный процесс разрознен, это правда. Он децентрализован, точнее, центр его, как центр бесконечности Николая Кузанского, везде и нигде. Но почему по этой централизованности так тоскуют те, кто всю жизнь выступал против, - Алла Латынина, Сергей Чупринин, толстые журналы, всю свою жизнь умеренно фрондировавшие? Я утверждаю, что "Знамя" было актуально тогда, когда было явлением политическим. Сейчас, пытаясь быть явлением модным и вместе с тем уверенное в том, что оно и есть последний оплот угасающих великих литературных традиций, оно скорее смешно, как смешон человек, пытающийся усидеть на двух стульях в зале, где и так мест предостаточно.

Едва ли вы напишете сейчас нечто, что с одинаковым интересом будут читать те коротко стриженные мальчики и девочки, что курят в модных кафе, и убеленные сединами почитатели "Нового мира". Но шанс найти себя в одной из этих аудиторий несравненно более велик, чем когда-либо. Именно потому, что аудиторий много, у современного писателя много возможностей. Вас не сделает общенационально знаменитым публикация в "Дружбе народов". Ваши стихи на сервере прочтут не так уж и многие. Ваше выступление по радио услышат двое с половиной калек, а статью в популярной газете прочтет один. Даже престижная премия делу не поможет, потому что премии функционируют все в тех же узких кругах, страшно далеких от народа. Итак, вас не прочтут. Если вы не пишете ничего хорошего.

Но если напишете - дело другое. Есть десятки издательств, каждое со своей спецификой, и десятки изданий, одни из которых рецензируют молодых мачо, другие - матёрых метров. Если вы тяготеете к брутальности, путь у вас один, а если вам нравится, когда вас пестуют старшие, - другой. Однако не так-то хочется признаваться в последнем, это вроде как несерьезно, невзросло. И начинается игра в прятки, карнавал, где из-под львиной маски торчат огромные, в пол-аршина, заячьи уши.

БРУТАЛЫ

У тех, кто сегодня вламывается в литературу, словно не подозревая об общекультурных контекстах, концепциях и течениях, с которыми привыкли цацкаться образованные критики, детски открытый взгляд на мир. Илья Стого ff и Владимир Токмаков, кажется, даже слегка по-мужски кокетничая, позиционируют себя как "парней", которым типа нет дела до всяких там "литературоведческих тем". "Я не очень подкованный в этом вопросе парень" (интервью со Стоговым в " Ex libris НГ" от 7 авг.2003). Они просто живут и всё, эти ребята, а по ходу дела пишут "супергениальные" романы. Токмаков сознательно противопоставляет себя классически-карикатурному типу чахлого интеллигента в оттянутых на коленях трениках, который сосредоточенно зачитывается в туалете философскими журналами и философскими книгами и читает любимой девушке избранные места из "Теории вероятностей" в двух томах. С фото на последней обложке книги, вышедшей в молодой серии "Амфоры", на вас глядит серьезный такой парень, весьма коротко стриженный, с сильными руками.

Напрасными оказываются попытки "хорошо подкованных" вывести этих ребят на чистую воду с помощью умных вопросов. "Понимаешь, ты, наверное, все-таки принимаешь меня за кого-то, кем я не являюсь. Я не мыслю в таких категориях: бытописатель... рассказчик... Я кормлю свою семью. Продаю издателям слова. Если продаю в газету, назовите меня журналистом. В издательство - писателем" (интервью со Стоговым).

МАНЕРНИЧКИ

Это другой подвид, эти товарищи иного рода. Они отчаянно косят под бруталов, как божьи коровки под ядовитых жучков яркой окраски, но безобидны, как веники. Пожалуй, этот тип вызывает у меня меньше симпатий. Таков душка Сергей Шаргунов, в котором угадывается тяготение к отчаянно мужскому и который путем заимствований пытается возместить в себе недостаток такового, больше всего боясь, чтоб о том часом никто не прознал.

Он симпатизирует "пацанам", о чем простодушно проговаривается не раз и не два: "Кроме первых лиц, есть и обычная молодежь - нищая, готовая громить и пытать. Переворачивать и жечь машины. Необласканная молодежь. И вы, с вашими кошельками, будьте готовы к худшему".

Лирический герой всегда хорошо помнит, во что был одет и как выглядел (неспроста Полина Копылова сравнивает его в одной из своих рецензий с поручиком Ромашовым), но в великом противостоянии "необласканной" и "обласканной" молодежи оказывается во втором стане хотя бы уже потому, что юное дарование замечено и отмечено.

Процитированное - начало истории о том, как среди бела дня к герою пристает ровесник-грабитель. Что сделал бы брутал? Врезал ровеснику между глаз. Что делает манерничек? "Я не знал, как звать о помощи. <...> Ментов, как назло, не было".

Литературный герой Сережа Шаргунов не любит ментов. В этом он поведал миру в повести "Ура". Но когда его грабят, ментов он, конечно, любит. Да и как не любить, когда того гляди придушат средь бела дня.

"...Пацаны, которые двигались как-то подозрительно и мерзко, то и дело поглядывали в нашу сторону. Фигурки грядущих уличных боев!"

→ следущая страница

© Василина Орлова
оформление   © Семён Расторгуев

«Пролог», №10, 2003
адрес статьи: http://city-2.narod.ru/vs/p17.html

дизайн сайта:

© 2005