|
 |
||||||||||||||
|
рецензия ПИСАТЕЛЬ И РОМАН Олег Зайончковский, «Сергеев и городок»,
|
|
||||||||||||||
Основное разочарование, связанное с книгой Олега Зайончковского «Сергеев и городок» вызвано её «самоопределением»: сборник рассказов – изящных, проникнутых тонким юмором, написанных с живым человеческим теплом – зачем-то наименован романом. Остаётся гадать, на совести издателя («О.Г.И.») или самого автора такое самоуправство. Но внешнее повышение статуса книжки впрок не идёт: приступая к тексту, как к роману, читатель оказывается обманут. Но понимает это не сразу, а следовательно, обида его растет. Действие происходит, как вы уже догадались, в городке. Городок маленький, чуть не слобода, не слишком-то серьезного значения, и живет обыденной, потаенной жизнью, не особенно бурной, но со своими страстями и казусами. В начале нас вроде вводят в местность, развертывают экспозицию, строй речи затейлив, но не отвлекает внимания необычностью формы, как у Андрея Геласимова, а напротив, работает на суть высказывания: «Мало кто помнит, был у нас такой хутор Калабино – не деревня, а хутор. Жили там одни Калабины – семья или две. Хорошо жили: хозяйство у них было на полном ходу…» Этот простой, да не простой говорок (попробуй еще скажи так) не выпячивает себя: странички через полторы перестаешь обращать внимание на его своеобразие и воспринимаешь уже картинки: вот парню брат прислал заграничный клетчатый пиджак, осмеянный всеми околоточными дворнягами, вот деревенский парубок впрягается работать на завод, вот пьют мужики, гомонят бабы, орут ребятишки. В карты на деньги играет вор, обчищая получившего аванс заводчанина; мужская дружба прирастает и крепнет напитком; русский дурак (как известно, человек особого типа) избывает свою душевную боль игрой на баяне, зараз нажимая огрубелым пальцем по три клавиши. В общем, вселенная густо заселена, вращается сразу во всех направлениях, балакает, копошится, хохочет, рыдает. Нет-нет да и проглянет во всем этом оре, гаме и щебете в шутливой форме высказанное обобщение, над которым – отложишь книгу и задумаешься. О герое новеллы «Переезд», возмущенном воровством на стройке: «У соседей своих Василич тоже не находил понимания: в целом люди не склонные к философии, они, однако, держались той доктрины, что в России, сколько ни воруй, все равно что-нибудь останется». Неожиданно становится понятно: подобное убеждение именно доктрина, то есть – теория, и даже не особо омраченная умозаключениями, не отягощенная попытками понять существо происходящего. Одна из самых пронзительных новелл в сборнике – именно «Переезд». Выдохнуто с какой-то простодушной мудростью. В «Переезде» любовно сконцентрированы представления народа о метафизической «лучшей жизни», которую отчаялись дождаться. Василич, пожилой рабочий, живущий в коммуналке, сломал ногу, и впервые за целую жизнь, может быть, получил столько свободного времени, что девать некуда. Попроведовать его заходит в основном соседский Санька, а еще в доме живет кошка Манефа. На пустыре под окнами строится новый дом, куда и переселят жильцов из развалин когдатошнего монастыря. Шумные обитатели коммуналки готовятся к переселению в мир иной: «жизнь там совсем другая пойдёт. В таких домах каждый сам по себе живёт», - говорит Василич Саньке, сетуя, что тот не станет бывать у него в гостях. Санька юн и честен: он «всегда будет приходить». Но старший что-то своё ведает: и Манефы, мол, там не будет – «кошки к одному дому привержены». Не знаем мы, стал бы заглядывать Санька к старшему другу? Не довелось. Посмотрел-посмотрел Василич, как растаскивают материалы для строительства нового дома, да й помер. Не оттого, что растаскивали, конечно, а просто тромб оторвался в больной варикозом ноге. «Не дождался, сердешный, переезда», - всхлипывает сердобольная соседка. Тут-то бы и конец, и поставил точку среднестатичный прозаик. Но Олег Зайончковский не таков, ему есть, куда ещё завинчивать тугую спираль повествования: на развалины монастыря пришёл Санька, принёс объедки отощавшей Манефе. «А что же вы её с собой не забрали?» «Санька выпрямился: «А вы разве не знаете, дяденька? Кошки к одному дому привержены – вот беда». Вот теперь притча состоялась. И афористичный смысл, просвечивающий в малой форме, ясен до боли. Из смеха да шуточек произрастает трагедийное звучание эпизода, не слишком значительного вроде в коловерчении общей быстротекущей жизни. Замечательная фактура, которую хочется пить и пить. Ловлю себя на мысли, что «Сергеев и городок» - одна из немногих, очень, к несчастью, немногих книг, которые хочется перечитывать. Может быть, даже просто – возвращаться время от времени в моменты особенной печали или радости, к тому, другому эпизодику, который вошел в плоть и кровь твоей собственной жизни, стал одним из непременных сценок, словно ты сам его переживал. И намерение возвращаться не портит даже то, что порой автору, к сожалению, грубо изменяет слух, и это тем более обидно, ведь текст чисто звучит. Фальшь во внутренне гармоничной и человеколюбивой книжке коробит гораздо сильнее, чем где-нибудь в умелой подделке. Эпизод «Брамс» - главная неудача книги. Там, в частности, фигурирует фальшивый музей неизвестной пионерки Киры Буряк, замученной фашистами. Пионерка в данном случае фиктивна, по разнарядке сверху спускали имена прославившихся героев, чтобы дружина могла носить освященный событиями титул, а на всех таковых, понятно, не хватало. И автор позволяет себе такое: «Что они с ней делали, мы не знаем: быть может, заставляли писать подряд четыре диктанта <…> А может, и другое что: придите в седьмой класс на физкультуру – сами увидите, какие там уже тетеньки через скакалки прыгают. Но Буряк все снесла молча и ничего фашистам не сказала, только нам, будущим пионерам и школьникам, завещала хорошо учиться». Приходится с горечью констатировать: у господина автора сломалось чувство меры, на время вышел из строя душевный вестибюлярный аппарат. Понятно, что сатира направлена против всевозможного заформалинивания и вообще чрезмерной заидеологизированности событий. Но по пассажу можно также подумать, будто не было отечественной истории, и пионерки никогда не попадали в лапы фашистов или это было навроде загородного пикника с приятелями. Стебочек, подобный приведенному – большой провал: он враз убивает послание. Да и попросту разбавляет густую прозу в примитивный довольно жиденький фельетончик. Назвать романом книгу формально позволяет одно: в каждом из рассказов в некотором отдалении маячит сам Сергеев, один из жителей городка, наблюдающий за всем происходящим с отстранением и любовью, поскольку смотрит на всех не как сторонний наблюдатель, а непосредственный соучастник событий. Ничем не примечателен, он как-то внутренне симпатичен, поскольку никого не обвиняет, ни к чему не призывает. До самых последних страниц книги я ждала, куда же всё это вырулит, к чему приведет течение событий? Сойдутся ли все герои на сейм? Прилетит к нам волшебник? Или просто – повеет наконец чем-то новым, негаданным, хоть бы дуновением, ожиданием чего напоена жизнь городка и дыхание книги? К сожалению, я не дождалась итога: события, страницы, сочетания слов – до самого конца. Общего катарсиса не состоялось. Что еще раз возвращает к неновой истине: если сборник хороших рассказов назвать романом, это будет плохой роман или романа не возникнет. Но если бы книжка была сборником рассказов, она потеряла бы возможность номинироваться на Букера и приобрела значительную долю того читательского расположения и даже любви, которые нужны всякой замечательной книге, чтобы проделать в общественном сознании некую внутреннюю работу.
© Василина Орлова |
|||||||||||||||
дизайн сайта:
|
|||||||||||||||
