Хотя, так Коле и надо. Мы с ним в тот вечер торчали в моей темной комнате. Не совсем темной, для меня так настолько светлой, что смотреть невозможно: прожектор моей же собственной настольной лампы глядел в упор - холодно, четко, электрично, зло.

- В любви должно быть взаимопонимание, а ты закрываешься, - Коля ворковал, как гестаповец в старых советских фильмах. Могла ли я не заслоняться от света чертовой лампы?

- У меня есть муж, - придумывала я сходу. - И вообще, в отношении тебя я ни на что не претендую.

В комнату вошли Василий и Умка, Коля вышел - так, будто в туалет или на кухню.

Тихонько щелкнул дверной замок. Я услышала этот звук, хотя в музцентре завывал «Пинк флойд», а Умка и Василий трепались вовсю.

В памяти, как на фотоснимке, четкий профиль Коли на фоне все той же лампы, его собранная фигура. А я тупо смотрю на Умку и Василия, вместо того, чтобы бежать за Колей. Туда ему и дорога!

Умка хочет спать, хотя все еще держит головку нарочно на бок, выгнув изящную шею. Василий полупьян.

Я села на подоконник. Далеко видать, и рассвет на небосклоне уже догнал закат - край неба поздней весной темнеет не весь.

В руке - стакан. В стакане - пиво. Я швырнула все это вниз, в распахнутое окно двадцать четвертного этажа. И тут же пожалела: очень некрасиво вышло, дешевый жест.

Порой мне кажется, что мы -

Воздушный шар, что падает вниз.

И вместо балласта мы сбрасываем вниз

Наши души...

Это строчки из песни Льва. Нет, тогда я этой песни еще не слыхала.

А ведь все началось с давнего безобидного похода. Коля и Лев, Василий, Костик, еще пара народу... Ну, и я. Единственная девчонка в компании. Это неосмотрительно с их стороны.

Искренность все же - великое дело. Искренность - от уверенности в безнаказанности, точнее, в безвинности. Это же дневник - кто его станет читать?

Занятную мы представляли походную сборную: взрослый с виду Василий, широкоплечий, статный, и тут же Костик, смахивающий на дитя. А эти рюкзаки...

- Тебе лет семнадцать, - определил Лев на глаз. Е-мое, впервые мне скинули всего год, а не все три-четыре сходу.

Мы стояли на платформе, дожидаясь своего поезда, обменивались цитатами из обоюдоизвестных песен. Есть и такая форма общения.

Лев и Коля - братья. Вот никогда б не подумала. Темноволосый, кареглазый Лев и светленький Коля. Разве что в фигурах есть сходство - оба, что называется, ладно скроены, крепко сшиты.

Меня в ту пору занимал Коля, или, как его здесь звали, Колян. И я весьма занимала его, была готова поклясться еще и тогда.

Юрик толкал в электричке какие-то невразумительные телеги, коротко стриженные, как и он сам.

Я отошла к противоположному, раскрытому окну. Свежий ветер приятно треплет по лицу и развевает волосы. Господи боже мой, зелень! Свежая зелень, первая в этом году, вернее, впервые отчетливо увиденная. Солнце пробиралось по листве, прыгая с дерева на дерево, пыталось успеть за нами... А мы уносились...

Я обернулась. Взгляд Коли недвусмысленно охотничий. Даже боязно.

О, Коля истинный друг графоманов, по его же собственному определению.

...На импровизированном литсеминаре опять разыгрывается баталия. Я - за кафедрой, побледневшая, и с удивлением заметившая это в темном окне.

Главный литкритик с нашего курса, шевеля покрасневшими ушами, гундоносит:

- Ее стихи можно интерпретировать и так тоже. И сяк. И рифмы неточные...

- Но... - я прижимаю руки к груди и пытаюсь казаться спокойней.

- Я не понимаю, чего ради мы здесь собрались и что мы несем за бред. - вдруг вступает еще один мой однокурсник, обычно молчаливый и застенчивый. - Вы предлагаете всем играть по старым правилам. Человек пишет так, как он пишет. Бесполезно критиковать, лучше замолчать и слушать дальше...

Вообще-то я стараюсь не относиться к стихам серьезно, да что-то плохо получается. Так что с неточными рифмами буду бороться, даю торжественное обещание.

Весь литсеминар я была под особенно пристальным наблюдением Коли. Он делал гримасы во время честных прямодушных выступлений моих критиков.

- Я все смотрел на тебя и думал: «Яркая. И в жизни у нее все должно быть так же ярко». - шептал он мне в темном лесу, когда мы гуляли вдали от палаток, едва различая зарево костра между деревьями.

Он понравился мне своими словами, и я приняла его в «яркую жизнь»... Он тоже стал моим критиком.

- Сколько раз тебе повторять, - каждое слово в таких случаях он произносил отдельно, резковато, не забывая, впрочем, смягчить болезненный эффект улыбкой. - Пиши про рожь. А лучше - про кобыл. Понимаешь? Это дед Есенина говорил. Пиши о том, что знаешь...

Стоя у открытой двери подъезда, затягиваясь сигаретой, он с довольной ухмылкой возвращает мне последний неудавшийся шедевр о «розах-морозах», «свечах-палачах». Я сгораю от стыда.

Странно, но поэтический закон достоверности действует и в жизни, в самой что ни на есть прозаической.

- Я тебя люблю, - говорит Коля и смотрит пламенным взором.

Ну, пожалуй, есть приблизительно такая буква в алфавите. Но есть еще и надуманность, уязвленное самолюбие... И вот:

- Я вообще-то и Лизу люблю тоже.

Искры фейерверка - бестолковые слова наши. Падают в воду, гаснут. Круги в кругах... Еще... И вот уже такая паутина! А потом все успокаивается. Вода - стоячая...

Может, еще раз звякнуть Костяну? Уже довольно поздно, и если кто-то вообще есть в Москве, то, без сомнения, дома. Но я уже почти боюсь утаскивать телефон у мамы из-под носа. Черт, черт, черт, миллион раз за день набрать один и тот же номер, не получить ответа... Это со мной впервые.

- Чего это тебя так тянет в Тверь? - Подозрительно спрашивает мама.

- Чем тебе так нравится тот парень, с которым ты едешь? - вот так я должна была услышать вопрос.

Мы с мамой обе - наивные дипломаты.

- Костик чудесный парень, - говорю я, уже не веря своим словам. - Редкий случай. - Клинический, так и хочется добавить. - К тому же, мне действительно хочется в Тверь. Тверь - в Москву дверь, слыхала?.. Зря я, что ли, полчаса давеча выслушивала его исповедь.

- Проблемы? - отзывается мама.

- Да. Даже две. И обе Юли. Московская и тверская.

Но еду-то я с Костиком действительно не просто так в Тверь.

Лев приснился мне единственный раз на прошлой неделе. В эротическом кошмаре.

- Костик, я хочу к тебе в гости, - заявила я с утра.

- Отлично! - обрадовался он. - Тусовку?

- Нет, - слово «тусовка» вызывает во мне спазматическую реакцию. - Только гитару.

(Читай: только Льва).

- Нет проблем.

Вот там-то я и услышала «вместо балласта».

Огромная полутемная комната. Компьютер, за которым я, ожидая прихода Льва, набирала Костиков текст. Шкафы, продавленный диван. На журнальном столике - портвейн. Такова обстакановка...

Лев с гитарой. Щеки, вспыхнувшие румянцем, глаза - огнем. Послушный во всем инструмент - отзывчивые струны, беглые пальцы.

- Лев, пойдем, покурим.

- Хм... Пойдем.

Лев не курит.

Мы вышли на лестничную площадку. Меня несло по воле волн.

- В музыке весь я, - твердит Лев. - Я ей доверяю, и она мне...

Сладкая ревность кольнула левый бок, и блаженство причастности заполнило горло. О, это состояние расслабленного идиотизма! О, это безбрежное заблуждение!..

Что было дальше - стыдно вспомнить.

Наконец мои придурковатые эмоции уползли внутрь, чтобы толкаться и ворочаться в ушных раковинах. Лев - мальчишка, Колин брат. Коля в меня втрескался. Простая энтимема.

Видя мое подавленное настроение, Лев облегченно вздыхает и начинает сыпать утешениями. Потом вздыхает:

- Ты способна загрузить любого.

Я ухожу, едва простившись.

- Знаешь, Василий просил у меня позволенья приехать, - сообщает Юрик. - Я ему наврал, не могу, мол, сегодня. Стыдно теперь...

На следующий день я вызвонила Колю и честно предложила расстаться друзьями. Словосочетание для истинно бессердечного софиста. Если дружба, зачем расставаться? Если расставаться, то как - друзьями?

А Коля-то на это торжественно провозгласил:

- Мое отношение к тебе неоднозначно. Помнишь, ты сказала, что люди нетерпимы? Ты имела в виду меня, не отпирайся.

- И не собираюсь.

- Это меня сильно задело. И, знаешь, я решил быть терпимым. Я готов ждать сколько угодно.

Классика! Традиционный сюжетец, какая прелесть. Ну, «сколько угодно», конечно, сильно преувеличенный срок.

С души - как камень свалился. Он свалился бы при любом исходе диалога.

Но что же Костик не звонит? Я ему даже феньки приготовила, сунула в сундук. Я их теперь не ношу, пусть он побалуется.

В голове засело ужасное подозрение: Лев намеревался ехать с Костиком. Узнав, что еду и я, упросил Костю избавиться от нежелательной попутчицы. Нет, Костик называет меня своим другом. Он бы так не поступил. Но Василия тоже называет своим другом, а ведь наврал ему. По моей негласной просьбе об отсутствии прочих персонажей.

Абсурд чистейшей воды. Достоверно известно, что у Льва в это время зачеты, и он никуда не едет. А вот бы он поехал...

Вуаля, 11 часов вечера. Интересно, как Костик будет оправдываться? Если вообще будет...

Звонок! Я интуичу: он. Босые ноги брата прошлепали к моей двери, показалась рука с трубкой:

- Тебя.

- Привет, - робкое Костика.

- Я тебя убью, - весело заверещала я, забыв о целом дне ожидания.

- Я сам себя готов порешить. - так и вижу, как Костик смиренно потупляет взор. - Телефон сломался. Я встал в четыре...

Убедительно, ничего не скажешь. Чтобы мне позвонить, понадобилось семь часов поисков телефона. Ладно, Бог с ним.

- В Тверь-то едем? - интересуюсь я.

- Меня родители могут не отпустить...

Так, это уже новый мотивчик.

- Мы тут искали, откуда позвонить... - «мы» хлопнуло меня по уху, ухо потеплело. - И я не занимался. Теперь предки говорят, мол, не поедешь никуда.

- Я буду с тобой заниматься! - в самом деле? А если алгебра? Я ж ни в зуб ногой.

- Ладно, я им скажу, - расплывается Костик.

- Костик, ну поехали! Пожалуйста, Костик!..

Стало быть, позвонит завтра с утра. Ну, посмотрим...»

Ленка дочитала свои многословные записи за первое июля и прислушалась. В телефонной трубке все еще курлыкал голос Льва.

- Извини, - сказала Ленка. - мне недосуг.

- Не до кого? - обиделся было Лев.

Они рассмеялись и повесили трубки.

→ следующая страница

напечатать всё

дизайн сайта:

© 2005