- Слезьте с лампы, - пронзительно закричала тетя внизу эскалатора. Растерявшись, она даже не приложила ко рту микрофон.

- Слезь с лампы, действительно, - испуганно и громко сказал долговязый юноша в свитере, обернувшись на спутника.

Тот соскочил на ступеньки. Парня подмывало бежать, но застыл с независимым видом.

- Ты чего, Дрон? - Тошка пробился к другу.

- Не спускайтесь по экскалатору, идущему наверх, - одернула дежурная. - Хулиганы!

Пассажиры по кусочкам захватывали свежее впечатление бытия.

- Чего, чего... Достало.

- Вы совсем, - еле выговорила запыхавшаяся Ирина, - чокнулись?

- Метрополитен - транспортное средство, связанное с повышенной опасностью, - Тошка обрел чувство юмора. Правда, свое, сомнительное.

- Омертвелым клеткам мозга необходим растворитель, - вещал Дрон, расстилая газету на столе.

Достал бутылку из пустого, развалившегося шкафа.

- И селедочку счас зажуем...

В комнате просторно и холодно. Ирка беспокойно озирается.

- Обои, кстати, мы сами расписывали.

- Гжель, - понимающе кивнул Тошка.

- А? Нет, антиавангардизм.

- Один живешь?

- Родаки достали, я их тоже допек. Развод, тапочки по почте... Ирочка, стопочку?

Ира раздумчиво глянула из-под челки.

- Деформированные мы все, - неопределенно вздохнул Дрон, нацеживая "слезу" в пластмассовые стаканчики.

- Ты к чему?.. Слушайте, у меня идея фантастического романа. Точней, не идея - концепция. - Ожил Тошка. - Цивилизация, где запрещены изображения. Любые. Не будь изображений, где б и чему мы сейчас учились? На травке перед профессором-буддистом сидели: он бы нам чего-нить этакое вкручивал насчет брахманизма. А мы бы наизусть, наизусть. Представляете, какой должен быть череп у тамошнего жителя - ого-го! Чтоб информация влезала...

- Не ново. - Пожала плечами Ирочка.

- Нет, как, не ново, - растерялся Тошка, - я ж не об этом. Ново, не ново, а ничего подобного нету ведь, правильно? Революция! Лозунги такие: "Смерть телевизорам! Долой масс-культ!"

- Эх, славяне, пыль да туман, - переиначил Дрон. - Пей да гладь, да божья благодать.

- Да уж! - Двинулась Ирочка.

Ей было не по себе. Что бы мать на это сказала? Двое почти незнакомых ребят, водка. На полу пепельница - банка с мутной жидкостью, и там рыбы-бычки.

- Переживаешь? - Пытливо глянул Дрон. - Не надо. Мы ничего такого. Оставайся, будет весело. Хочешь идти - тоже пожалуйста.

- Нет-нет... - Ира хотела бы уйти, но теперь уже неудобно.

Дрон подоткнул рваным пледом щель огромного подоконника. А там - таинственная Москва в поблескивании огней, в многоголосом шуме и реве, в оранжевом мареве неба, неизведанная, непокоренная.

От выпитого вроде полегчало, и потеплело значительно.

- Как ты живешь-то, Ир? - В наплыве человеколюбия спросил Тошка.

- Как, нормально, - она снова дернула плечом, - а что?

- Нет, просто. Интересно, как ты вообще живешь. Дрон, нам интересно, да?

- Не доставай человека, - нахмурился Дрон.

- Молчу, молчу... - отступил Тошка.

- Почему, - Иру всегда задевало, когда кому-то слова сказать не дают, - могу и рассказать. Если хочете.

- Хотите, - негромко поправил Дрон.

Ира послушно кивнула и пустила на свободу свой ровный, гладкий голос:

- Я из Жуклино. - Она помедлила, не зная, с чего начинать. - У нас там родник... Неподалеку. Настоящий, живой. Воду можно пить, не как у вас. Я слышала, тут даже из крана не советуется.

- Правда, - утвердил Тошка и мотнул головой.

- Моя мать - учительница русского и литературы. Еще матешу преподает, учителей не хватает. Ее очень любят и уважают ученики...

Наверное, выпитое на нее подействовало: охлестнуло горло, как кнутом. Свод над полузабытой деревней, свод небесный - никогда не бывает он таким ядовитым, иззеленя-желтым, как в Москве. Синим бывает, серым, всяким. Свинцовым, но не таким.

Летом хорошо коров пасти. Устанешь, правда, как цуцык, чуть голова к подушке - провалился в сон, но как хорошо! Солнце печет, и от травы дух такой крепкий, что приглядись - дым, слоистый, витой. Убредет коровенка - ты за ней, через канал, на лошади. Камыш по ногам, потом все в порезах, как лезвием, но сейчас не чувствуешь - взмываешь. Можно, конечно, и тихоходом пробраться, даже по мостку можно, но что за интерес? А вокруг сверченье, гуденье, посвист пташий. На мелководье теплом плещутся мальки. А то мелькнет карась заматерелый, прожора...

Ты летишь, дышать не помнишь - ветер, задохнуться бы. Волосы на ветру кипят, платье струится... Очень себя в такие моменты Ирка любила. Представляла, красавица она, и смелая, и грандиозные приключения ждут впереди. Остановишь коня на взгорье, полные легкие воздуху - над ширью неоглядной, над кромкой леса, где горизонт.

И воздух в городе другой. Понятно, другой...

Странные люди в Москве. Эти ребята странные. Имена у них какие-то куцые, нечеловечьи. Познакомились случайно, на Тверском бульваре, вот только сегодня. И уже вот, сидят вместе, пьют... В Москве, видно, люди быстрее сходятся.

- Отец нас бросил. Со второй сошелся, когда мне четырнадцать было. От той у него двое, да нас с братишкой двое, а зарабатывает отец один, получается. Так что закончила я, как мама хотела, одиннадцать классов, и сюда, чтобы в ВУЗ поступила. Потому что без образования сегодня - никуда.

- И в какой же ВУЗ? - Спросил Дрон.

- В сельскохозяйственный, - сострил Тошка и сам смутился.

Ира как не заметила неловкости.

- Знаешь что, девица, - Дрон сказал "девица" с ударением на первый слог, - выпьем-ка мы еще, а?

Ира, не ломаясь, взяла стакан и ополоснула двумя большими глотками рот. Утерлась, кривясь.

- Заешь, - он подал ей кусок хлеба.

- Мне, значит, уже не предлагается? - обижено проныл Тошка.

- Завтра пойду к Жириновскому, запишусь добровольцем в Сербию. - Вдруг с остервенением высказал Дрон, ни на кого не глядя.

- С печалью я гляжу на наше поколенье... - процитировал Тошка.

- Говоришь, как социально адаптированный моралист, - оборвал Дрон.

- Это, батенька, не я говорю...

- Зачем же на войну-то? - Вмешалась Ира.

- Высокоморальные дурни туда добровольно прутся. В самое пекло. Жизнь смотреть... - Пояснил Тошка.

- Я пошутил, - недобро улыбнулся Дрон. - Уймись.

- Вот у меня приятель. Старше на три года. В Военном Университете учился. Что думаете? Девка ему какая-то отказала. Замуж звал - раскатал губу. Ну, и... Собрал все документы, мол, хочу в действующую армию. И тыркнули идиота в Чечню. - Тошка ожесточенно разминает "беломорину".

- И как? - Спросила пораженная Ира.

- Как! Да фиг знает, как. Никак. Нету. Пропал.

Тошка встал, пошатнувшись, пожевал папиросу, поискал в кармане зажигалку, рукой махнул. Пальцы заметно дрожали.

- На кухне газовая плита. - Деликатно подсказал Дрон, и, только Тошка вышел, вздохнул. - Нервный. Все мы нервные. Порода, что ли, такая. У каждого червоточина внутри. Целенькое-то яблочко редко видишь. А видишь - куснуть норовишь.

- Зачем?

- Господи, да понятно, что незачем. Знаешь, что он мне вчера плел? Боль бытия пронизывает экзистенцию. Безысходность присутствия... Разрыв... Первичность неизбежности бытия, вторичность неизбежности смерти...

- А по-русски?

- Я того же самого потребовал. Он послал. А перевод знаешь какой? Никто меня не понимает, не любит, и не нужен-то я никому. Ты дева деревенская. Не в обиду, наоборот. У тебя чувство земли есть. Как бы объяснить? Привязана, значит. Душу на случайном сквозняке не продует.

Ирка снова вспоминала лето. Ремонт в доме. Стоит свежий запах краски, до одури вкусный. Мелом пахнет - есть его хочется, белого. Окна настежь в радостный сад, в бурю листьев на теплом ветру. Ирка читает, умостившись на подоконнике. Павлик праздно сует свой обгорелый нос в книжку:

- Про что?

- Вырастешь - узнаешь.

- А ты счас скажи, - он жмурится, кренится на бок, просительно взглядывает на сестру.

→ следующая страница

напечатать всё

дизайн сайта:

© 2005