Есть целая группа молодых нынешних литераторов, которых объединяет одно общее свойство их прозы: кокетливость.

Роман Сенчин, Илья Кочергин, Сергей Шаргунов, Максим Свириденков . Разного возраста, различного темперамента в прозе - и разной степени интенсивности одного и того же несытого взгляда на мир: как же мир всё ещё не оценил меня, не заметил - а и заметил, так не в должной степени.

Рассказ Ильи Кочергина «Волки» (не берусь судить, насколько репрезентативен единственный рассказ этого автора, который мне довелось прочитать - виновата ли я, как говорится, что больше особенного желания внедряться в изучение текстов Кочергина как-то не возникло) прямо-таки поражает воображение тем, что насквозь проникнут замаскированным, не столь откровенным, как у Шаргунова, но оттого лишь более беззащитно смотрящимся самолюбованием.

Почему-то у наших молодых прозаиков во всех произведениях фигурируют если не главные герои с именами-фамилиями авторов, то, по крайней мере - второстепенные, почти закадровые персонажи (как в повести Сенчина «Малая жизнь»). И даже если Сенчину удаётся дистанцироваться от лирического героя или от того, кто маячит персонажем заднего плана, каков «Роман Сенчин, молодой писатель, а в основном газетный репортёр», если его и спасает ирония и этакая провинциальная простецкость, которая хлеще любой столичной хитроватости, то положения дела это, в общем, не меняет. Остается необходимость в размышлениях о том, почему, или, как говорили некогда, зачем, молодые прозаики, которые страстно желают видеть себя в роли самостоятельных, взрослых, порой грубоватых, порой совсем отвязанных парней, сосредоточены на таком, казалось бы, женском занятии: разглядывании любимых черт собственного лица в зеркале текста?

Что это? Признак эмоциональной незрелости авторов? Их неготовности оторваться, наконец, от собственной персоны и поглядеть вокруг? Так ведь нет, видят они, что вокруг, и ещё как зорко, местами даже прозорливо. Тогда, может быть, и впрямь талантливые писатели обделены общественным вниманием, вынуждены пытаться хоть так привлечь к своим обстоятельствам и обстояниям погружённую в совсем другие мысли пресловутую общественность? Опять вряд ли, пишут и говорят о них достаточно. Ну, так может, это просто вот такое направление, ответвление исповедальной прозы, только «повёрнутое» не на рассказывании историй, а на персоналиях («я поэт, этим и интересен, об этом и пишу»)?

Но такая исповедальность жанрово тяготеет даже не к дембельским альбомам, а прямо-таки к девическим дневникам.

А потом, что это за нахальное восхищение собой по причине чрезвычайной молодости? В русскую литературу не первый век сразу и насовсем приходят такие юнцы, у которых ещё типографская краска на первых публикациях не обсохла - юнцы приходят, и переворачивают традиционное представление о рифме в стихе и ритме в прозе. Русская литература даровита с младых когтей.

Конечно, писатель вправе писать, о чём хочет и как хочет. Но не должен ли он иногда хотя бы пытаться трансцендироваться (заранее понимая тщетность своих усилий)? Или, если это я слишком далеко махнула, хотя бы, скажем так, попросту не обременять своими настойчивыми попытками к самоутверждению ни в чём не повинных читателей. Уверена, «Малая жизнь» нисколько бы не пострадала, если бы вместо «Романа Сенчина» там фигурировал бы герой с другим именем и фамилией. Или это такой способ заклинать реальность? Так, может, писать интереснее? Но ведь можно делать это и тоньше, в конце концов.

Но вот «Вперёд и вверх на севших батарейках» Романа Сенчина - вещь совсем другого рода. Она примиряет лично меня с провозглашаемой тождественностью автора и лирического героя. Обстоятельства просты и безыскусны, тяжкая безысходность жизни, тупой, местами почти скотской, давит. Иногда на персонажа, как на реального человека, чуть ли не злишься – что за возведение в принцип, в менталитет собственной скуповатости, прижимистости, мелочности? Что за постоянные торги с жизнью, что за нахальная бедняцкость, упоение несчастьем? Подайте ему список случившихся бед, он будет рыдать.

Потом спохватываешься – литература же. Отражение жизни.

Но снова ловишь себя на мысли: уверенности, что имеешь дело с литературным произведением, вообще-то нет. Как известно, большое впечатление часто производят подлинные документы жизни, которые далеки от литературы. Дневники, письма, нечто, написанное с терапевтической целью человеком самим для себя. Временами сходное ощущение появляется от «Вперёд и вверх…»: предел искренности, на котором балансировал автор, как раз помешал этому животрепещущему человеческому документу стать повестью, оставил его в области «собственно жизни».

Читать Сенчина неуютно – и это, что ни говори, большая редкость. Именно это, в конечном счёте, отличает чтиво от чтения. Сенчин несомненно одарённее десятков литераторов, которых мы читаем и о которых мы тоже говорим вполне всерьёз.

Война и мир

Вместе с тем, есть среди молодых теперешних авторов и другие. Может быть, менее "раскрученные" (потому что сами они своей раскруткой вот не хотят заниматься, и все тут), но несомненно дающие больше пищи и уму, и сердцу. Их гораздо меньше интересуют собственные персоны, их также отличает внимание к другим людям и к современности. Они умеют отстраняться. И, творчески осмысливая действительность, приходят каждый к своему: Олег Селедцов основывается на личном опыте, в котором - мореходка, он словно бы еще из предыдущего поколения, более органичного – но и менее дерзновенного. Спокойная и вместе с тем насыщенная, по-человечески теплая проза. Повесть «Учебка» опубликована в «Прологе», сборники рассказов печатаются в «Литературной России», альманахах.

Денис Гуцко – автор повестей «Апсны Абукет, вкус войны» ( «Букет Абхазии», абхазк. ) и «Там, при реках Вавилона». Удивительная точность к деталям делает эти беспристрастные свидетельства, как кто-то отозвался о них, настоящими литературными произведениями высокого накала.

Александр Карасёв выступает с рассказами - «Наташа», «Запах сигареты». Он участвовал в боевых действиях в Чечне.

Денис Гуцко и Александр Карасёв ужалены войной. Но эта ужаленность, прошедшая через личный опыт и опыт близких людей - как ни странно, плодотворна. Потому что - не декадентствующая слизь, не расползающаяся в утреннем похмельном тумане мразь, а сильный и прямой удар, нанесенный жизнью. Удар, после которого - хоть и пошатнулись, но выстояли. Не потеряли способности улыбаться. Преодолели реальные - а не надуманные - трудности. Это дорогого стоит. Особенно если сочетается с талантом.

Но, конечно, если молодой автор не сталкивался на прямую с войной, это не значит, что он не может состояться. В нашей жизни и относительно мирной, к сожалению, вполне достаточно такого, что способно сокрушить. И то, что сокрушить она автора никак не может, хотя и примиряется и с того боку, и с этого - всегда видно в тексте. Как в сказках Романа Волкова и Сергея Чугунова , до недавнего времени писавших в соавторстве, а теперь (раз уж решили разделиться) должных еще только предоставить свидетельства собственных вполне самостоятельных сочинений. А пока мы с удовольствием возвращаемся к «Былине о богатыре Спиридон Илиевиче», «Сермяжной сказке». Отрадно то, что некий глубокий и важный пласт общественного сознания не проходит мимо цепкого взгляда теперешних молодых авторов. Они умудряются во вполне современной прозе схватывать и являть читателю то, что, казалось бы, безнадежно утеряно – интонации плачей, заклинаний, народных песен.

→ следущая страница

© Василина Орлова
оформление   © Семён Расторгуев

«Литературная газета», №28, 14-20.07.2004
адрес статьи: http://city-2.narod.ru/vs/p21.html

дизайн сайта:

© 2005