- Нашему брату проводнику лишь ободрать бы пассажира, - кается он, вернувшись, - Едет китаец. Я проверяю документы, а я этому не обучен. Они на рожу все одинаковые: «Хань-Цянь-Вань?» Хань-Цянь. Меня тоже Ваней зовут, я по-человечески: «Садись, Вань». Заходит ревизор. Ага, билет от восемнадцатого, виза кончается двадцатого, сходишь двадцатьвторого. Плати штраф... Вот ведь мертвая душа!..

Пью чай. Из граненого стакана в витиеватом подстаканнике. Лимон плавно покачивается. Распускается сахар, исходит горячий, еле заметный дымок. Дорожный чай - напиток особенный, вкус его- сладкий вкус перемены мест и времен.

Валя задумалась, смотрит в чай и улыбается. Вспоминает ли кого тепло или, может быть, мечтает?

- Шахты завалились. Заводы завалились, - проводник загибает пальцы, - Железка держится. Давай и ее завалим этими забастовками. Как в анекдоте...

- Шахтеры морально правы, понимаете?

Он не слушает:

- ЖД перекрыли, им пришли деньги. Думаете, из министерства? Нет, из нашего кармана. Мы платим неустойку. Зарплату занижают. А Боря сидит перед всем миром: "Мы послали деньги шахтерам. Куда делись - не знаю..." Вы что, рехнулись ли, че ли? Что значит - не знаю?.. Это же не пятак неразменный.

- Впрочем, что ж мы с Вами? - Спохватывается Александр Иваныч. - Вот, и на молодежь пессимизм навеяли. А, молодежь?

Валя вздыхает.

- Куда катится Россия...

- На Урале, году в 57-ом. - Припоминает наш морской волчара. - Прямо по грязевому руслу настроили домов, потому как сели не было лет семьдесят. Ночью слышим - гул. Беда идет - ливень. Весь поселок ринулся на возвышенность. В потоке - камни размером с дачный дом. Один из нас лошадь пожалел, вернулся за ней, вбежал в загон, а его смыло, снесло. На глазах жены. Понимаете? Девушка у нас работала, татарка. На одной половине дома жила, на другой - мать и братья. Тех утащило, она осталась жива. Дороги нет. Вертолеты привозили продукты, увозили гробы. Шесть метров грязи, кого-то и не достали. Наша пресса молчала. А "Голос Америки" передавал.

- Шибко напоминает мне эта ситуация сегодняшнюю, - проводник затосковал, тяжело поднялся с откидного коридорного сиденья. - Погребены в грязи...

- Боже мой, какие просторы, а не заселены, - удивляется Лида, глядя в окно на пустынные поля и редкие березняки.

- Через пару сотен лет... - обещает Александр Иваныч. - Нет в природе случайного. Все согласно законам. Только неизвестно, как в них проникнуть. Многообразие-то какое. Откуда оно? Вот птицы. Почему они полетели? Ведь надо ж было кому-то понять, что воздух будет выдерживать их? Разумнейшая из разумных догадок. А говорят, природа слепа, неразумна, бездушна.

В вагоне раздается хриплый голос Высоцкого - у кого-то магнитофон.

- Ура! - воскликнула Валентина. - Только бы не выключили!

- Вам тоже нравится? - Удостоверился Александр Иваныч. - Не ожидал. Сегодня другое слушают. Техно или в крайнем случае рок, мне внук объяснял.

Он, посмеиваясь, вздохнул:

- Вот и пришло время, когда ты уже отстаешь от жизни, и учат тебя дети... Они уже больше понимают, вы знаете? Больше, да... Ах, человека давно нет, а голос сохранился - как это понять? Две крайности у Высоцкого. Его высокий талант и личная жизнь. Водка, много девочек имел... Энергия из них прет, из этих людей. Пушкин. Взрывной. Экцентричный. Я сам попадал в стрессовые ситуации и, серьезно, такие мысли в голове, что в нормальном состоянии не приходят. Природа талантов диктует такое поведение, которое для нас кажется странным. Но оно часто приводит к трагедиям...

Лида сосредоточенно стрижет ногти.

Теплое наше купе открыто в коридор. Там носится младое поколенье со свисающими ползунками. Ребенок обнимает другого и незаметно толкает, все так же улыбаясь. Только на мгновение стискивает зубы.

- Ты зачем так сделал?

- Он сам упал.

- Люди взрослеют, - грустит наш моряк. - Горизонты сужаются. Только начинаешь понимать то, о чем вы, юные, сегодня вполне имеете представление. Можно, например, говорить об одном и том же, то же самое говорить, и не понимать друг друга. У любого предмета много граней. Надо, чтоб ваш предмет соприкасался с моим, верно? - Он крутит в пальцах яблоко. - Яблоко не имеет граней. Одна точка - вот и все соприкосновение. Не так ли и люди?..

Темнеет. Валя укладывается на своей верхней, никак не умостится.

- Валя, ложитесь на нижней, - предлагаю я.

- Нет, тут интереснее.

Лида зевает, как кошка. Лица грустнеют, ночной поезд похож на бесконечный коридор привидений. Выхожу проветрится на станции. Вдалеке высокие темные холмы под последним светлым отблеском небес. Летняя ночная теплынь. Простор. Провода и рельсы, огни на вышках. Здесь живут люди, с которыми я никогда в жизни не увижусь, словом не обменяюсь... Вечные многоэтажки. Подо мной и над - судьбы, судьбы... Обитать в толще чужих бед и радостей, не позволяя себе осознать их из боязни сойти с ума - таков удел моего современника.

Ночной ветер в незнакомых местах, на минутной остановке состава, который увлекает все дальше - неумолимо... Случайное пересечение людских характеров и чувств, все потому, что безликий кассир выбил на билете каждого именно эти цифры.

- Мороженое, - настойчиво обратилась ко мне сонная женщина на пустынной платформе.

Я наскреб в кармане мелочи, взял снежно-белую палочку. Мороженщица   покатила свою тележку дальше.

- Не опоздайте, - спрыгнул ко мне проводник. Он широко потянулся, неестественно высоко пискнул и улыбнулся. - Каждый перрон - любая станция - знамениты своими товаром. Где-то игрушки продают разноцветные, где-то резиновую всякую продукцию, где-то самовары...

- А здесь?

- Здесь днем полотенца и тому подобное. Текстильная фабрика. Не встала еще. Зарплату людям платят продукцией, вот и крутятся как могут. То еще ничего, недавно столярам гробами заплатили, даже в газете писали.

- Символично.

- Да! Тут такие картины наблюдаешь... Бабулька какая-нибудь, чуть не пополам сложенная, тянет в раскрытое окно свои печения-варения, к поезду специально сготовленные. Знаете, на маленьких станциях, где состава два в сутки, этих поездов ждут как дождя в засуху - единственный способ выручить какие-никакие деньжонки. Разгибается она, стало быть, возьми, дескать, сынок, хоть что-нить, дарма почти. А сверху иной подонок ей бумажкой машет, куражится... Эта бабулька, понимаешь, паря, может, две войны пережила и в третью сына потеряла. Она, может, Чеченская Мадонна. А этот подлец...

Он махнул рукой и головой повел:

- Эва...

Александр Иваныч в коридоре объясняет кому-то шепотом:

- В войну наше самолеты, "яки", звали их "тупорылые", были гораздо менее проворны и хуже оснащены, чем немецкие мессершмиты. Те - как осы. Ну, а там уже появились наши миги, статья особая. Хорошие машины...

- А расскажите, как вы в войну. - Прошу я.

- Нет, не люблю я тему эту. Я тогда юн был, помню мало. Была у меня встреча с немцами, сильно тогда струхнул. Никогда после, кажется, страха такого не испытывал. Нет, не хочу помнить.

Он взглянул в окно и замолчал. Редкие огни вырезали из тьмы светлые полосы.

- Я много езжу. И знаете, люди стали молчаливы в пути. Раньше песни, анекдоты-случаи рассказывали, плакались на долю горькую, наконец... А теперь как-то...

- Ну, ведь мы же не молчим.

- Нас прям хоть сейчас на Луну, такой коллектив подобрался. И психологи не нужны, а?

- Точно.

Александр Иваныч хохотнул, спохватился и приложил палец к губам...

В вагоне-ресторане сидело вразброс за столиками человек пять полунощников. Бородатый официант спал за столом, положив голову на руки, как дитя. На полках дребезжали бутылки, сверху гундел телевизор - в нем мелькали картинки клипов. С иконки на мир печально взирала походная божия матерь.

Я подумал, что в моей жизни никогда не произойдет и трети тех событий, какими судьба баловала Александра Иваныча.

- Водки, - растолкали мы официанта..

→ следующая страница

напечатать всё

дизайн сайта:

© 2005