«Я не жилец в этом мире. Пусть признание маленько того... с претензией, но верьте мне! Я здесь не жилец», — так пишет он.

Встаёт, прохаживается по комнате, потирая руки. Присаживается боком к столу, перечитывает написанное. Понравилось. Ворошит на голове свежевымытые волосы, задумывается. Карябает дальше:

«Я ходил в школу. Все ходили, и я ходил. Я был октябрёнком и был пионером. Я, как все, с гордостью носил пионерский галстук и, как все, поспешно и весело сорвал его, когда прошлое приказало долго жить.

Помню, как плакала одноклассница в раздевалке. Сняв пальто, она обнаружила, что забыла повязать пионерский галстук. Девчонки лезли с утешениями:

— Зато вот этот значок доказывает, что ты пионерка.

А мы, пацаны, смеялись.

Я окончил школу. Средне, но окончил. Потому что никто не представлял, как можно по-другому. Я не успел вступить в комсомол. Но я поступил в институт. Я был нормальным студентом, как все. То пускался в загулы, то с новым рвением и не без раскаяния принимался учиться. Я был даже в чём-то способен. Преподаватель по физике даже подозревал во мне склонности к науке, за что я ему искренне благодарен. На экзамене он поставил мне «отлично». Потому что на вопрос «Какую оценку вы считаете для себя приемлемой?» я навскидку ответил: «Неудовлетворительно, так как мои знания не удовлетворяют меня самого».

Сейчас это кажется претенциозно и смешно, но я искренне не задумался, что ляпнуть.

Я встретил любовь. Женился. Жена ушла от меня. Я ведь всё делал как все. Я и зарплату получал как все — не хватало на проживание. А Люсе не проживания хотелось. Ей нужна была жизнь осязаемая, убедительная, крепкая, широкая, я не знаю, какая ещё. Она заподозрила всё это в одном своём знакомце и ушла. Не думаю, чтобы её решение выйти за меня было сколь-нибудь обдуманно. Так, шуры-муры, ошибки молодости. А ушла-то как, даже дверью не хлопнула. Обидно. Я страдал, злился нешуточно.

Слава Богу, детей у нас не было.

Точно спето про жующую «Орбит без сахара»: «Она хотела даже повеситься, но институт, экзамены, сессия». А я хотел забросить институт, невыносимо было встречаться с женой в аудиториях. Бросить — было бы архиглупо. На последнем-то курсе? Так никто не делает.

Умерла мама. Она воспитывала меня одна. Я не знаю, что написать. В мозгах уродливые отрывки патетических фраз вроде: «вы же знаете, как это сложно в наше время» и мамино милое лицо. Я стал его забывать... Морщины, славные глаза... Она красила седеющие волосы в несусветный жёлтый. И оттого была похожа на солнце:

— Что же делать, если мне не идёт седина? Другим женщинам вот идет, а мне — нет?

Это всё не главное. Я даже и сказать не умею, что на душе. Прости, мам.

Со временем с деньгами наладилось. Я работал не по специальности. Само собой. Это так обычно теперь.

Каждое утро отправлялся на работу. Читал газету в метро и видел, что мир рушится. Взорвался Чернобыль, планета выходит из строя, занялись и больше не угасли «горячие точки» — Нагорный Карабах, Грузия, Нахичевань — всё, все окраины великой империи, одна за другой. Люди голодают, «как мухи, выздоравливают», совершают чуть ли не «предобеденные» убийства. Давятся, но давят друг друга... Правительство подписывает проекты несбыточного бюджета — один за другим... Национальная валюта благополучно скапутилась...

Я приезжал на работу и утыкался в квадратную морду компьютера. Отпечатывал накладные, отвечал на телефонные звонки, подписывал бумаги, ходил на совещания и выполнял поручения. Вечером я смотрел один и тот же фильм по всем каналам и припоминал, что, кажется, видел его вчера. По телевизору наш мир всячески боролся со злом. Размеренно косил преступность, брызгал желчью межгалактических ракет и мутировал на глазах, взращивая гипер-кибер-гадов.

Я никогда не верил в свою судьбу, но я верил в судьбу Родины. И думал, что мне по силам приносить ей пользу. Воспитать ей сына. Пусть такого же, как я, как все, но тоже способного приносить пользу.

А так — единственная моя польза от того, что я изнашиваю столько-то одежды и сжираю столько-то продуктов. Пользуюсь пастой «Бленд-а-мед» и наконец-то могу позволить себе «Орбит». Значусь во всех списках и аккуратненько плачу налоги. Статистическая единица... Меня тошнит от всего этого, как любит рявкнуть мой любимый киногероец. Широкоплечий такой, зубодробительный парень                   с придурковатой улыбкой.

Я не вижу смысла занимать собой неплохое служебное место, и потому отныне оно вакантно. Прибавьте меня к столбцу «смертность». Покажите захватывающий кадр в «Дорожном патруле». И простите за беспокойство. Жаль, я не догадался раньше. Столько лет небо коптить, и так бездарно... Представляете? Представляете. Знаете по себе».

Он швыряет ручку, подходит к распахнутому окну. Солнце заливает всё снопами ярких лучей. На асфальте можно жарить яичницу. Шурует обычная жизнь. Где-то рыдают, наклюкавшись, где-то смеются, слетев с катушек. Кто-то отчаивается, а кто-то собирает волю в кулак. И — идут, поспешают. Широкими шагами скачут к намеченной глобальной цели или торопятся в булочную. Только человек у окна больше никуда не спешит. Да и нелепо в такой день спешить.

Оборачивается. Глаза не сразу различили вещи в тени комнаты. Он в последний раз перечитывает написанное. Грустно хмыкает. И говорит:

— Ой, ё-моё. Ну, почудили, пора и честь знать.

Шаркает шлепанцами в туалет, кидает смятый тетрадный лист в унитаз. Смотрит, как расплываются чернильные буквы. Вспоминает, что вот так же утопил своё первое в жизни любовное письмо. Давно, ещё в школе, классе во втором. Послание она вернула — не поверила, думала, шутка. Как звали-то её? Забыл имя своей первой любви.

Он нажал на рычаг. Поток ржавой воды утащил исповедь в канализацию.

Вернулся к столу и размашисто черкнул: «Прошу в моей смерти никого не винить». Поставил дату. И размашисто расписался.

→ следующая страница

напечатать всё

дизайн сайта:

© 2005