Дата отправления – две тысячи первый год.

Время назначения – две тысячи пятидесятый.

Нам было около двадцати. Мы любили странные теории. И наши взгляды на мир представляли из себя невообразимую мешанину цитат и идей из Библии, Дхаммапады, Младшей Эдды, из произведений Маркса, Достоевского, Кундеры, плюс из обрывочных данных, случайно застрявших в голове после штудий десятка-другого университетских учебников. Мы были будущие дипломаты, телевизионщики, переводчики и профессора. Прославленные авторы книг и режиссеры фильмов. Лауреаты премий, держатели акций, владельцы загородных клубов, директора предприятий, а также просто матери и отцы. Элитные специалисты. Будущее Отечества... и все такое. А равно мы были и спившиеся алкоголики, состоявшиеся самоубийцы, позабытые сумасшедшие, сошедшие с дистанции, слетевшие в кювет. Отброшенные, как говорят, на обочину. И еще – все мы, без исключения, были будущие мертвецы. И страх смерти уже тогда не давал многим из нас покоя.

Но пока ни о чем таком разговора нет. И мы – студенты, аспиранты, хиппи, гитаристы, поэты, фигляры, кривляки, выпивохи. Собиратели мятых бумажек по карманам. Коллекционеры слов, запираемых в коробочку-блокнот. Сочинители манифестов. Примечатели светящихся интересом взглядов. Обещатели больших надежд. Возлагатели еще б о льших.

Кто-то плачет на кухне, уткнувшись в вязаное плечо другу.

- Она послала меня на исходе лета, в последнюю неделю... Из-за нее я даже на море съездить не успел...

С кем-то встречаешься в вагоне метро:

- Ты откуда?

- А, так, из редакции одной газеты. А ты?

- Я? Да был тут на конференции, посвященной проблемам авторского права...

Левое стекло очков поблескивает в тусклом свете вагона. Ворот замшевого светлого пиджака слегка замаслен. Миха вынимает из внутреннего кармана серебристый портсигар, делает движение к выходу:

- Покурим?

Мы поднимаемся на Тверскую. Первый осенний дождь, еще довольно тепло, а на ярко-черном зеркальном асфальте аппликациями желтые листья, пивные пробки. Ветер теребит случайную обертку из-под шоколада...

  Кто-то положит тебе ладонь на колено и попробует ощутить сквозь тонкую ткань теплоту твоей кожи. Ты не стряхнешь трусливую ладонь, не заорешь, но и не улыбнешься призывно – просто швырнешь мимолетный взгляд, вздернув бровь. Этого достаточно.

А Умка пела следующее:

Страшно страхом своим напугать,

Больно болью ранить своей,

Время бежать... Е-эй!

Бежали, хлопнув дверью; бежали, аккуратно, не дай бог скрипнет, прикрыв ее за собой. Бежали вместе и порознь. Бежали от и к. Бежали вчера и сегодня. Сколько себя помним.

Ее герой, осенний блондин-замухрышка в затрапезных джинсах, сегодня вернулся к своей жене. Которая устраивала ему истерики, - ей хотелось, чтобы он переменился и начал зарабатывать деньги. А он сосредоточенно в углу щипал струны своей бас-гитары. Умка решила, что на этот раз она точно его бросит, раз ему лучше со стервой-женушкой. Признаться, я не верю Умке. Все равно у нее ничего не выйдет.

В кафе недалеко от Третьяковки – зеленые зонтики с рекламно желтеющими лозунгами «Клинское», Клонское , как острят. По телику крутят ролик: прАдвинутое пивА!.. (И модные мальчики в бейсболках задом наперед раскатывают на роликах под журчание янтарного пойла).

Нарочито-иронически щурясь, повертываясь эффектным профилем, оливковокожий юноша, всем своим видом выражая презрение к дешевке , носом выпускает сигаретный дым. Рядом с ним сидят еще двое: парень и девочка. Разговор об авангарде в живописи. Никто из троих не мог бы назвать и десяти фамилий, но все щурятся друг на друга и независимо судят.

На вечеринке у Маши ели грибы. Говорили о бифуркации. Пили. А потом кто-то блевал в туалете.

Василий написал роман:

- Небольшой, страниц на четыреста.

Его короткие волосы горделиво курчавятся на затылке.

- Распечатывать два раза я его не стану, картриджа жалко. Так что когда Никита прочтет, можешь попросить у него.

В Университете пять лет не мыли стекла. Может быть, их и вообще не мыли, кто знает? На шестом этаже окно, выходящее на Главное Здание, давно жирно перечеркнуто надписью, выполненной, очевидно, каким-то соцреалистом: «жопа». И никто не протестовал. Таковы обстоятельства места.

Кстати, ГЗ, оказывается, не облицовали заново, а просто помыли. Какой-то жидкой смесью с песком. Оттого оно и такое светлое. (Я узнала об этом недавно).

Сережа (Джао), год проживший в Китае, носит на шее миниатюрный Мьелльнир, молот Тора.

Он считает, что наступление китайцев на Сибирь не остановить.

Миша, брат нашего малолетки-Левика, бегает по утрам в парке. Он мечтает написать и выгодно продать сценарий художественного фильма. Собственно, это все о Мише.

Что там еще? Ах да, еще сегодня упал утюг, грохнулся об пол и разлетелся на части. Покончил свою трудовую жизнь самоубийством. Но это, конечно, мелочи жизни. Прошлый утюг тоже не умер своей смертью: у него провод отгрыз Бакстер. Бакстер – это моя собака, породы боксер. Когда он берет в зубы палку, то становится похожим на Черчилля выражением лица и глубоко залягшей, непрочитываемой мыслью в глазах. Так смотрят только самые великие политики, только преданные собаки и безнадежно больные. И в глазах у них масляными кругами плавает обреченность.

В тот момент я уже плохо соображала, как поотчетливей воспринять действительность. Чтобы выглядеть реальной, ей недоставало мяса, а чтобы быть бредом, вымыслом, фантазией, феерией – маловато воображения, изобретательности. Университет, бывший целью и смыслом по меньшей мере двух-трех лет моей, пока короткой, жизни, вдруг превратился в чудовище, сосущее жизненную энергию. Мне начал сниться по ночам его сияющий шпиль и аллеи – тривиально. Слабосильный старикашка Фрейд потирает свои сухонькие лапки...

Больше всего девушкам хотелось видеть в молодых мужчинах мужчин. Но юнцы разыгрывали сцены из воображаемых пьес о гомосексуалистах, говорили обволакивающими волосами и мягко жмурились. Их ухаживания не простирались дальше неуклюжего приставания, верх изощренности – нахальное предложение отправиться в постель.

Не исключено, что моим неудачам в личной жизни способствовал русалочий облик с вечно распущенными светлыми волосами, известная мера привлекательности и нечто неуловимое, что никто не знал, как назвать, но все находили притягательным. Подозреваю, я была красива, выслушивая речи о любви не по разу в месяц, и, кроме того, в этом убеждала фраза брата:

- На выставке автомобили представляли девушки. Это просто, ты бы тоже справилась. В общем, я там познакомился с одной. Они, понимаешь, специально красивых отбирают...

→ следующая страница

напечатать всё

дизайн сайта:

© 2005