Так вот, эти вчерашние сосунки, козловатые молодчики, приходящие в отчаяние перед зеркалом каждое утро, и занимающиеся в ванных тем, о чем в приличном обществе не говорят вслух... Эти деятельные попрыгунчики, безвольные, исходящие сладко-невыносимой истомой недавние подростки... С головами, кружащимися от собственной смелости, с болью в паху и дрожью в коленях они приступают к моим сверстницам.

Сверстницы же – о, сверстницы, напротив, совсем другого рода. От них уже попахивает дорогим парфюмом, они придирчиво выбирают в модных магазинчиках то штанишки, то юбчонки, и учатся по вечерам завлекательно останавливать на себе мужское внимание... И от своих ровесников они хотели если не стихов, то прогулку в кафе, а черненький миниатюрный сотовый уже года полтора как чтится самым желанным подарком.

В такой обстановке свирепеющей реальности, после мистических откровений и других заморочек, я и оказалась здесь, решив на свою беду закончить университет и тем самым покончить с ним раз навсегда. В семнадцать и даже восемнадцать меня увлекали мальчишьи разговоры о вечной любви, но, как показывала практика, такая любовь в ту пору длилась от полутора недель и выше, в основном в пределах полугода. В любом случае, вечность – это для меня и тогда было слишком долго.

Беззаботно раздавая поцелуи и пощечины (несдержанность, юношеский максимализм!) налево и направо, наша героиня подошла вплотную к тому рубежу, за которым... после которого... Простите, автор, кажется, зарапортовался. Словом, пора пришла, она влюбилась. Так же весело и безоглядно поначалу, как и все, что она делала.

- Здесь и сейчас?

- Нет! Не здесь и завтра.

Между прочим. Тартыныча недавно выпустили из психушки. Высокий, сухой и нескладный, армейцы говорят о таких – «гофрированный шланг», он таращится на мир испуганными глазами и никак не привыкнет к мысли, что коридор его больничного отделения кончился. Можно идти на все четыре стороны. Сутуловат, неприспособлен к жизни. Я испытываю к нему острую жалость пополам с болью. Попасть в дурдом - это едва ли не самый высокий способ расстаться с иллюзиями   в таком мире, как наш. И время от времени кое-кто из нас прибегает к этому способу...

Маша Арбатова, великая феминистка и дура, каких свет не видывал, чье счастье именно в том, что она умеет задорого продать свою непросветную глупость, заворачивая ее отдельными порциями в целлофан расхожих истин, что сказала бы ты на это? В трудные моменты жизни я частенько прибегаю к тебе, моему гиду, пастырю, поводырю, за неимением Вергилия – нет, лишь такая, как ты, может служить в этих условиях опорой и надежей. Твой светлый образ, лучащийся с телеэкрана своим радостным идиотизмом, сопровождает меня повсюду. Ты и только подобная тебе с малолетства умеет отбрить распустившего руки молодца. Она не впадет в коллапс, в нирвану полного шока, потому что хорошо знает и принимает правила игры. Да что там, она просто пожила на этом свете, наша милая Маша, чье имя никогда не принимает свою полную форму... На ее книге висит рекламный ярлычок, в котором я бы сменила одно слово для большей правдивости: «весьма откровенная дура».

Нам в двадцать лет смехотворными кажутся те ссоры, которые мы затевали в детстве. Во всяком случае, их поводы. Обида, правда, может длиться без конца. А ветераны всемирных войн, старики с серебристыми волосами... Сейчас, когда я пишу эти буквы, еще живы воины Второй Мировой, Великой Отечественной. Сегодня им не кажется пустопорожней вражда их обугленных молодостей? Мысль крамольная... Гибли люди, кровь лилась, судьбы ломались, ломались кости живого человеческого тела... Души переселялись в неведомые пространства...

Друзья, ах, как мы любили по всяческим поводам вставать в позы! Порой это было до невероятия на пределе искренности, но уже через месяц мы если не хохотали над собой, то растягивали губы в кислой улыбке или стонали в нос от неловкости. Но это ничего не меняло, приходил момент, и мы снова застывали в виде аллегорических фигур. Вариантов не так много, но уж их-то мы исполняли с небывалой изобретательностью: «непонятый гений». «Невыразимое одиночество». «Отвергнутая любовь».

Нашей религией было безумие. Заядлые курильщики гашиша, мы практиковали йогу, и даже в метро складывали пальцы в мудры, едучи на исповедь к знаменитому на всю Москву православному священнику. Мы твердо знали, что нет и не будет ничего вовек, кроме того, что есть, и осознание тотальной обусловленности каждого жеста наполняло нас ликованием и торжеством. Мы уже думали, что поняли о мире нечто. И, возможно, так оно и было. Наши родители приходили в отчаяние, если догадывались о правде.

Я была современницей событий, значит, их соучастницей. Надо было знать, видеть, что происходит. И, конечно, война была обстоятельством нашей жизни. Как ни странно, среди моих знакомых (странно потому, что знакомых много) не было никого, кто служил в Чечне. Не беда, я отправилась в девяносто девятом в Моздок. С группой журналистов и кукольными «Стрелками». Это была моя первая командировка. Правда, она не оставила значительных впечатлений. Я не многое могла увидеть и понять. За плечами у меня был крах одной любви и отчисление из Университета. Только и всего.

Милые «стрелочницы» шумно ввалились в госпитальную палату к пареньку, которому в тот день исполнялось девятнадцать. Он схватил легкое ранение, и вскоре, как выздоравливающий, должен был вновь отправиться на передовую. Коротко стриженный, с беспомощным кадыком из мешковатого ворота рубашки, он смотрел на ватагу шумных столичных девчат, которые напряженно пытались завязать с ним непринужденный разговор. Они обращались к нему как к маленькому или как к дебилу. Видеокамера глазела тут же. Отснятые пленки шли потом в эфир передачи «Армейский магазин». Парень шуршал пакетом, который ему преподнесли девушки. В пакете, кажется, были конфеты. Потом уже выяснилось, что с днем рожденья напутали, день рожденья у него был завтра.

На войне как на войне. Интересно, чем таким может грозить ад, чего люди не вкусили на земле?

Постепенно наши мечты сбывались. Макс уже водил автомобиль. Не было ничего удивительного в том, что на лекциях звенели звоночки сотовых. Ошарашенные своим небывалым счастьем, бывшие однокурсницы, получившие диплом, наперегонки выскакивали замуж. Манекенщице Лизе предложили контракт в японском модельном агентстве. Умка на каждом концерте встречала людей, знавших наизусть ее песни. Меня пригласили на литературный семинар, по результатам которого могли даже принять в Союз писателей. А загадочный Домлит вообще стал открытой зоной.

С мечтами исполнялось и разочарование. Едва ли кто-то спешил похвастаться водительским удостоверением. Зато многие жалели, что не выучили какой-нибудь иностранный язык в детстве, и приходится париться сейчас. Огромный счет был предъявлен жизни, и она не успевала по нему расплачиваться. К тому же приходило понимание, что ни одна книга не вместит ответы на большую часть вопросов, а одна разрешенная проблема отращивает две взамен, как Лернейская гидра. Снова осень в Москве сменяет лето за городом, на море, в деревне, ты приходишь в университет и обнаруживаешь, к своему ужасу, что уже ждешь себя там. И ничего не изменилось. Или – все изменилось. А может, это одно и то же, в конечном счете?

→ следующая страница

напечатать всё

дизайн сайта:

© 2005