|
Она уже совершенно свободна от «беллетризации» образа, но и не пророчествует
о том обезличенном геометризме, который будет господствовать на протяжении
следующих десяти лет отечественного метростроения.
Метро 60-х годов - это как бы «пропись» индивидуально-типового подхода
к композиции «промежуточного», предназначенного для недолгого в нем пребывания,
общественного пространства, будь то интерьер аэровокзала, вестибюль кинотеатра,
парикмахерской, больницы или научного учреждения. От всего остального
станции метро отличаются только своими стандартными параметрами да отсутствием
дневного света. Впрочем, метродороги прокладываются теперь и поверху;
остановки на таких линиях - почти то же самое, что и станционные платформы
пригородных электричек.
Аскетизм стилистики архитектурного языка был связан с приоритетом рационалистического
мировосприятия, формирующегося под воздействием научно-технической революции.
Но гораздо важнее было другое: нравственное отрезвление общества, вызванное
изменением в стране внутриполитической ситуации, порождало трезвость подхода
к формированию среды. А критическое осмысление только что прожитого исторического
этапа - нигилизм по отношению к символизировавшим его «пышным» формам
и стилистическому ретроспективизму.Сыграли свою роль и другие мотивы -
желание восстановить прерванные связи с периодом революционноноваторского
художественного мышления 20-х годов, стремление выйти из состояния культурной
изоляции, влиться в общий поток европейского архитектурнопо развития.
Все виды творческой деятельности обращены теперь к современности. На нее
ориентирует состоявшийся в 1957 году Первый Всесоюзный съезд художников,
призывая откликаться на «повседневное» и «обыденное». Обыденное человеческое
деяние как общественно значимый факт истории - вот что становится главной
темой искусства 60-х годов. То же самое в архитектуре: содержанием художественного
образа является неприкрашенная обыденность, выраженная через конструктивную
целесообразность. Hа волне общей устремленности к функциональной правде
решительно «осовремениваются» и станции метро. Как бы устыдившись своего
былого напыщенного самодовольства, они сбрасывают «оперные» одежды и регалии,
усмирив гордыню обрацово-показательных объектов, становятся рядовыми транспортными
точками.
Открытия станций перестают быть праздниками. Они вводятся в строй одна
за другой, продлевая старые линии и образуя новые. Станции уже не противопоставляют
себя городу, а напротив, подчеркивают свою рядовую роль равного с другими
урбанистического фрагмента. Именно рядовую: теряя «интерьерный» облик,
станции в то же время не становятся структурообразующими элементами общегородской
жизни на ее подземном уровне.
В основном это станции мелкого заложения, строящиеся по колонному типу.
Они различаются цветом мраморной облицовки, укладкой керамических плит
на путевой стене, названиями... Есть среди них менее удачные, есть запоминающиеся.
Например, «Ленинский проспект», где лежащий на колоннах профилированный
карниз обогащает пластику типовой стоечно-балочной конструкции и подчеркивает
горизонтальную динамику пространства. Почти все станции 60-х годов пребывают,
образно говоря, в пространственной эйфории, иллюстрируя концепцию перетекающего
пространства - одну из ведущих идей архитектонического мышления нашего
столетия, активно развивающуюся в 20-е годы, а затем надолго прерванную.
И в станциях глубокого заложения («Октябрьская», «Таганская») авторы пытаются
избавиться от балласта лишних масс, дабы не тормозить ими взгляд и не
затруднять движение, направленное в соответствии с потоком «текущего»
пространства. Его напор как бы нейтрализует саму вероятность архитектурно-пластического
формообразования.
К 70-м годам агрессивность техницизма в архитектуре метро заметно ослабевает.
В первую очередь это связано с общими процессами развития архитектурно-пространственного
мышления. В конце 60-х годов стала намечаться тенденция формировать среду
отдельными, индивидуально решаемыми объектами, ориентированными на сложность
эмоциональной сферы и многообразие личностных проявлений человека, а не
только на его практические запросы. Идея пластического пространства среды,
реализующаяся не эпизодически, не в широких масштабах, а пока только в
уникальных произведениях, стала находить воплощение и в архитектуре метро.
Этому способствовал конкурс, объявленный в конце 60-х годов на группу
станций Краснопресненской, Калужской и Рижской линий.
Они вступают в строй в начале 70-х годов. Сейчас, когда «неопластицизм»
становится одной из наиболее перспективных линий в развитии нашего зодчества,
эти станции являются наглядным примером того, с каким трудом наращивала
«мускулы» архитектура метрополитена. Еще жив страх «излишеств», но уже
появляется отвращение к безликой стерильности платформенных пространств.
«Мускульные усилия» проступают в необычных формах колонн («Площадь Ногина»,
«Беговая», «Щукинская»), в активной пластике пилонов («Баррикадная», «Колхозная»),
в объемной аранжировке свода («Тургеневская»). Часто эти усилия сопровождаются
неуклюжими оформительскими «гримасами» в виде тяжелых металлических карнизов,
грубых панелей, маскирующих вентиляционные камеры, массивных световодов,
расчленяющих пространство подземных залов.
Но главное, что движет авторами в их поисках пластических, пусть не всегда
удачных, приемов - это тоска по образности станций. На двух из них она
отливается в формах, имеющих конкретную ассоциативность. На «Колхозной»,
облицованные желтым мрамором устои похожи на снопы, а на «Баррикадной»
отделанные красно-бурыми плитами «складчатые» пилоны напоминают полотнища
знамен. Такой тематический ход для обеих станций органичен, ибо не навязчив,
не отягощен декорацией, поддержан пропорциональной выверенностью и сомасштабностью
с человеком общего пространственно-композиционного решения.
Две эти станции являются как бы точкой отсчета для нового, современного
этапа архитектуры метро. Мы пришли к нему с богатым и противоречивым опытом
отечественного метростроения, предоставляющим возможность отбора позитивных
традиций и дающим импульс к развитию новых концепций подземной урбанистики.
Какие же традиции получают развитие в настоящее время? Прежде всего -
традиция индивидуальной образности станций. Для этого - конечно, насколько
позволяет техническая база - используется широкий арсенал языковых средств:
архитектурная пластика, игра пространств, скульптурная декорация, монументально-изобразительное
и дизайнерское оформление.
Выразительным лаконизмом архитектурных приемов отличается станция «Кузнецкий
мост». Широкий шаг колонн и дуги объединяющих их арок создают ощущение
цельности всех трех нефов перонного зала. Высота сводов и светлая гамма
мраморной облицовки сообщают пространству свободное дыхание, четкая прорисовка
арочной колоннады, апеллируя к исторической памяти, вызывает конкретные
ассоциации. Еще более исторически-конкретна «Пушкинская». Но и более дробна.
Взгляд останавливается на стилизованных изображениях лавровых ветвей,
обрамляющих арки, тормозится фигуративными рельефами на путевой стене,
включающими поэтические цитаты, «цепляется» за каннелюры устоев, задерживается
на ажурных силуэтах люстр. Развернутая сюжетность содержания воплощается
здесь через «арифметическое» сложение композиционно-пространственных фрагментов.
И все же в образе станции есть эмоциональная жизнь и просветленность.
Вот это присутствие живого человеческого чувства - одно из главных позитивных
качеств, обретаемых архитектурой некоторых станций метро в последние годы.
Разнообразие ощущений и змоциональных впечатлений несут станции Серпуховского
и Замоскворецкого радиусов, введенные в строй в середине 80-х годов. Даже
в пределах стандартных типов конструкций их авторы стараются изыскать
возможности для создания особого образного мира. Как, например, на «Нагатинской»,
где мерный ритм мощных столбов, композиционная масштабность и теплая колористика
флорентийской мозаики, сплошь покрывающей путевые стены, сообщают эпичность
общему архитектурно-изобразительному решению.
Для станций разрабатываются тематические программы, и это приносит новую
волну изобразительности. Hо вот что интересно: там, где монументальная
живопись, рельеф и скульптура «привязываются» к архитектуре по законам
традиционно понимаемого «синтеза», возникает ощущение необязательного
или, хуже того, насильственного объединения искусств. Там же, где изобразительные
объекты не скрывают своих притязаний на самостоятельную, подчеркнуто экспозиционную
роль, рождается новое качество среды. Таких примеров пока немного (скульптурные
композиции в вестибюле станции «Орехово» и у входа на станцию «Коньково»),
но не намечают ли они новый, плодотворный путь создания функционально-эстетического
контекста городской жизни?
Воображение рисует уютные микрорайонные выставочные залы, примыкающие
к вестибюлям метро, и кто знает, чем обернется для сотен, а может быть
и тысяч людей «принудительная» на первых порах встреча с искусством?..
Или торговые павильоны; некогда для киосков находили место, но затем торговлю
изгнали из метро, дабы она не нарушала его официально-репрезентативное
величие. Или залы для детских игр, где можно оставить ребенка на время
посещения торгового центра. Или экспресс-кафе с тихо звучащей музыкой.
Или даже комнаты отдыха, может быть, с медицинским персоналом; у скольких
людей недолгая, проведенная там пауза снимала бы нервное напряжение, предупреждая,
а то и излечивая уже достаточно распространенный столичный недуг - метрофобию.
Ведь недаром метро становится популярным «героем» искусства 80-х годов,
олицетворяя собой антигуманные проявления современной цивилизации.
Эта утопическая пока картина - не досужие авторские мечтания, а воображаемая
модель системы утилитарно-эстетических микропространств, располагающихся
на разных уровнях и примыкающих к станциям метро.
|
.
страницы: |
