 |
Наконец, польза и благо народа в представлении революционных демократов и народников, так же как в представлении славянофилов и «почвенников», отождествлялись прежде всего с пользой, понятой чисто материально. Мораль и этика рассматривались как производное от уровня обеспеченности и образованности народа — нравственным объявлялось полезное. Следует добавить, что середина и вторая половина XIX в. — время быстрого развития промышленности, интенсивного строительства железных дорог, — полны восторгом перед могуществом техники и науки и пронизаны пафосом созидания полезных отдельному человеку и обществу вещей и их общедоступностью. В этом смысле общественная полезность искусства, понимаемая и как полезность материальная (сооружение театров, музеев, библиотек, читален, вокзалов, торговых и выставочных помещений, больниц, гимназий и школ) неразличима в архитектурной практике от специфической для прошлого века буржуазности «в дурном его интернациональном выражении», по словам Т.Манна4'. Аскетизм и своеобразная приземленност, «жанровость» архитектуры, если употребить термин изобразительного искусства, слиты с тяготением к изобилию и роскоши, к богатству, мраморам, позолоте, лепнине, шелкам и бархатам, превращающим интерьер в подобие мягкой роскошной бонбоньерки, словом, к пышности, наиболее ярко проявившейся в период нашего грюндерства в пореформенные 1870—1890-е гг.
* Майи Т, Собр. соч. в 11-тв т., т. 10. М.. 1961, с. 156.
Особенности, ассоциирующиеся привычно с грюндерством и буржуазностью, проникали в архитектуру тем более легко, что в каком-то смысле могли рассматриваться самым последовательным выражением понятого эгалитарно демократизма — общества «равных» возможностей и «равной» доступности всем роскоши, бывшей недавно уделом немногих.
Демократизм в архитектуре XIX в. проявился по-разному. Во-первых, в демократизации функции ведущих типов зданий, предназначенных для обслуживания, как теперь бы сказали, массового потребителя. Во-вторых, в фактическом исчезновении стилевых различий между уникальными и массовыми сооружениями, в чем также можно усмотреть следствие общей демократизации жизни. В эклектике впервые в истории архитектуры массовые сооружения, вроде доходных домов, становятся едва ли не самыми характерными с точки зрения стиля. Свобода выбора «стиля», признание возможности применения каждого из них — привилегия, которой совсем еще недавно удостаивались античность и Возрождение, — еще один аспект определенного художественного демократизма эпохи.
В Европе с эпохи Возрождения, а в России со времени петровских преобразований единый в средние века архитектурный поток раздваивается. Происходит дифференциация зодчества на народное и профессиональное, по сути дела, соответствующая сословному делению: народная — обслуживает народ, функционируя преимущественно среди крестьянства, профессиональная — главным образом власть имущих (отчасти — по мере внедрения в строительство образцовых фасадов — торгово-ремесленные слои
городского населения). Этот процесс противоречив и неоднозначен. Народная архитектура, отодвинутая на второй план художественного процесса и как будто законсервировавшаяся, не утрачивает способности к развитию, постоянно впитывая в себя новшества городской профессиональной архитектуры. В последней почти одновременно с узаконением жесткой сословности (вспомним образцовые проекты Д.Трезини 1714г. «для подлых», «зажиточных» и «именитых») начинается обратное движение. Тип дворянского дома в 1760—1780-е гг. постепенно проникает в среду богатого, а нозд-нее и менее состоятельного купечества, средних слоев городского населения, лиц интеллигентного труда. В первой трети XIX в. заметным фактом социальной жизни становится оскудение дворянства. Два встречных процесса в се- ' редине, и особенно второй половине прошлого столетия дают зримые плоды, приводя к созданию практически однородной городской архитектуры.
Демократизация стиля (в смысле равнозначности всех стилей и в смысле возможности применения одинаковых форм в архитектуре, обслуживающей разные социальные слои) неотделима от демократизации общества. Сложившиеся в давние времена сословные барьеры на протяжении XIX в. рушатся. Но демократизация жизни и быта, особенно интенсивно протекающая после отмены крепостного права, не влечет за собой ответной демократизации эстетического идеала. Напротив, самоутверждение слоев, начинающих играть ведущую роль в жизни общества, — купечества, даже разночинцев, интеллигенции (если брать узкую сферу быта и художественных форм), проходило под знаком подражания архитектурным сооружениям, в которых протекала жизнь сильных мира сего (царских дворцов, дворцов и особняков аристократии), своеобразного культа роскоши.
Показательны изменения, происшедшие в манере одеваться. В пореформенные годы одежда, считавшаяся достоянием барина, становится доступной и для лакея. Лакей не дорожит прежней одеждой — символом и зримым свидетельством своего бесправия. Освобождаясь от службы, он поспешно сбрасывает ее и старается изо всех сил не отстать от барина. Только качество материала, мастерство портного да вкус заказчика отличают один костюм от другого.
Нечто подобное происходит и в архитектуре. Новый заказчик, новый квартиросъемщик хочет, чтобы его дом и его квартира ничем не отличались от прежних барских, а может быть, и царских покоев. Им подражали, старались перещеголять. Но в пореформенные годы подражание уникальным дворцовым или общественным зданиям из привилегии одиночек превратилось в массовое явление. Каждый городской житель—торговец, откупщик, приказчик, канцелярист, мастеровой — считал необходимым и мог сделать это: таковы были вкус и веление времени. К их услугам была и развитая промышленность, изготовлявшая дешевые «роскошные» предметы, и невиданно выросшее по объему строительство, возводившее «дворцы», разделенные на ячейки сдаваемых в наймы квартир.
Доступность «роскоши», украшенность становятся символом демократизации и вызывают неподдельный восторг: «Привлекательность орнаментации, которая не так еще давно оказывалась исключением из общего правила, принадлежностью дворцов и там не всех еще частей, а разве одного лицевого фасада, — теперь делается явлением обычным, общим, обязательным для домов частных и построек далеко не роскошных, беспритязательных»42, — писал с неподдельным восторгом в 1865 г. автор статьи о К. А. Тоне.
В пресловутой дешевой роскоши есть еще один оттенок, особенно заметный в интерьерах, — постоянно звучащий в руководствах по оформлению интерьеров рефрен: «.. .всего должно быть достаточно и даже много». «Красивая теснота», устроенная героиней чеховского рассказа в своей квартире, воплощала новое представление о прекрасном, возникшее отчасти и как результат художественного осмысления особенностей быта трудящегося люда. Удобства и уют, становясь мерилом основных достоинств квартиры, определяют эмоциональную окраску интерьеров — культ покоя и роскоши, особенно ценимых работающими людьми, строй жизни которых далек от парадности представительного быта дворянства.
'* Петров П. Н. Ректор архитектуры Константин Андреевич Тон. Спб., 1865, с. 3.
44. Дворец кел. кн. Александра Александровича на Английском пр. (ныне пр. Римского-Корсакова) в Петербурге. 1880-е гг. Арх. М. Е. Месмахер. Ворота cо стороны Мойки
|
.
страницы: |
рaдизайн
© 2005 /en
, ссылайтесь... 
