Архивная версия / archive version:

Сайт Ольги Орловой переехал на www.cih.ru
This project was moved to the www.cih.ru

данная версия не обновляется и может быть недоступной через некоторое время

^{см. также: Корпус | ШтоРаМаг | Арх. Журнал | Новости | Строительство}

Вы можете найти необходимую информацию на сайте cih.ru / You can find the necessary information on the cih.ru website:

    Гарди, крупнейший критический реалист последней трети XIX века, укоренен в социальной действительности. Он как никто воссоздает и разоблачает те глубинные социальные процессы, которые шли в капиталистическом обществе тех лет. Отношения между обеспеченными и необеспеченными классами, механизмы подчинения и эксплуатации трудового люда, религия, мораль, отношения между полами, семья, образование - все эти важнейшие аспекты жизни викторианского общества он подверг разрушительному анализу и критике. Викторианцы, скрывавшие основные факты своего социального бытия за фасадом респектабельности, позитивизма и религиозности, не простили Гарди его разоблачений, провозгласив его безбожником и пессимистом. По мере нарастания разоблачительных тенденций в творчестве Гарди нарастали и нападки критиков, превратившиеся с публикацией «Тэсс» и особенно «Джуда» в настоящую травлю. Гарди больно ранила хула критиков, но тяжелее всего ему было то, что и в собратьях по перу он не встретил поддержки. Даже Суинберн, всегда относившийся к нему с величайшим почтением (ему принадлежало сравнение Гарди с Бальзаком), в письме писателю упрекал его в «жестокости» и звал вернуться в «английский рай» под деревом зеленым». После смерти Гарди в бумагах его были найдены свидетельства того, как болезненно переживал он позицию таких писателей, как Генри Джеймс и Г. К. Честертон. Конечно, оба эти писателя были по своим взглядам и художественным установкам бесконечно далеки от Гарди. Все же можно лишь сожалеть о том, что Г. К. Честертон позволил себе назвать крупнейшего реалиста конца века «деревенским безбожником, богохульствующим и стенающим над деревенским дураком» и упрекал писателя в том, что он «ботанизирует на болоте» вместо того, чтобы «устремляться в небеса». Сейчас, конечно, нам нетрудно понять, почему трагическая история простого каменотеса Джуда Фаули, пришедшего к отрицанию церкви и основных институтов викторианского общества, столь разгневала католического автора парадоксальных эссе, сконструировавшего свою «старую добрую Англию», весьма далекую от той, которую создал Гарди. Все же грустно сознавать, что у него недостало чувства меры и широты взглядов и что объективно он оказался в одном ряду с хулителями Гарди. («Все мы говорим, что сравнения одиозны, - писал в одном из своих эссе Честертон. - По существу сравнения вообще применяются для более точного различения степеней и свойств... Когда от природы естественной мы переходим к природе человеческой, сравнение всегда отдает уничижением». Вспомним об этих словах писателя для того, чтобы подчеркнуть, что приводим все эти факты отнюдь не для уничижения, а исключительно для того, чтобы подчеркнуть всю глубину разлада Гарди с викторианским обществом. Пример Честертона, который, несмотря на свою парадоксальность, был, конечно, настоящим викторианцем, весьма наглядное тому доказательство.)

     Чтобы покончить с вопросом о пессимизме Гарди, приведем слова А. Блока, сказанные им совсем по иному поводу, но имеющие самое непосредственное отношение к нашей теме. Блок говорит об обычном противопоставлении оптимизма и пессимизма. «Оптимизм вообще - несложное и небогатое миросозерцание, обыкновенно исключающее возможность взглянуть на мир как на целое. Его обыкновенное оправдание перед людьми и перед самим собою в том, что он противоположен пессимизму; но он никогда не совпадает также и с трагическим миросозерцанием, которое одно способно дать ключ к пониманию сложности мира». Гарди (из современников в этом его можно сравнить лишь с Батлером, чей роман «Путь всякой плоти» вышел посмертно лишь в 1903 году) в высшей степени обладал таким трагическим миросозерцанием, которое одно дает ключ к пониманию мира. В этом его величие и непреходящая ценность его романов.

     «Джуд Незаметный» был последним романом Гарди. Возмущенный и уязвленный хулой критиков, Гарди заявил, что оставляет прозу и отныне полностью посвящает себя поэзии. Он выразил горькую надежду, что в стихах сможет «более полно выразить идеи и чувства, которые противостоят твердому, как скала, инертному мнению».

1.2. Творческая эволюция Томаса Гарди: от викторианского реализма прозы к романтизму поэзии

Творчество Томаса Гарди отмечено хронологическим парадоксом: он – романист XIX века и поэт XX века. Внешне это проявляется в распадении его шестидесятилетней литературной карьеры на две равные части: первые тридцать лет (в XIX веке, 1868–1897) отданы прозе (14 романов и 3 сборника рассказов), последующие (в XX веке, 1898–1928) – поэзии (8 поэтических сборников, эпическая драма в стихах и прозе, стихотворная трагедия и только один сборник рассказов). Совершившийся как раз на рубеже веков переход Гарди к поэзии – соответственно к новой поэтике – поставил его в двойственное положение по отношению к XX веку: с одной стороны, «Великого старца», хранителя и завершителя «больших стилей» XIX века (викторианского реализма в прозе, романтизма в лирике); с другой стороны, зачинателя – «отца современной поэзии» (Дж.Григсон). Исток этой двойственности – в противоположных устремлениях самого Гарди: эмоционального – к историческому прошлому, рационального – к новым идеям в науке, философии и искусстве. С историческим прошлым он связан органически и изначально: как уроженец и постоянный житель Дорсетшира, графства, ещё сохранившего к середине XIX века черты старого уклада, как сын строителя-подрядчика и внук земледельца, с детства укоренённый в жизни сельской общины, в её старинных праздниках и ритуалах – и вместе с тем как потомок рыцарского рода Ле Гарди, ощущающий свою укоренённость в «большой истории». Возможно, поэтому для него характерна постоянная ориентация на многовековые традиции уже с первых шагов: в юношеском самообразовании (не имея возможности учиться в университете, Гарди самостоятельно изучает древние языки и греко-римскую классику), в профессиональных поисках (после учёбы и работы в мастерской архитектора А.Блумфилда, Лондон, 1862–1867, Гарди реставрирует средневековые церкви в Дорсетшире и соседних графствах – по 1873 год), наконец, в ранних литературных опытах – с ностальгической оглядкой на «старую добрую Англию». Тем острее осознание им стремительности перемен и разрыва исторических связей, проявившееся в мировоззренческом кризисе 1860-х годов и повороте к новым идеям – эволюционной теории Ч.Дарвина с поправками Т.Гексли, позитивизму и агностицизму О.Конта, Дж.С. Милля и Г.Спенсера, позднее – к пессимистической философии А.Шопенгауэра и Э. фон Гартмана.

Именно в категориях исторического времени стояла перед Гарди проблема выбора между поэзией и прозой. Поэзия выше прозы, потому что много старше: «Недостаток образцовых романов на любом из языков объясняется тем, что искусство их сочинения пребывает ещё в юношеском возрасте, если не в детском» (Гарди); но современность требует романов. От этого противоречия – готовность молодого Гарди к компромиссам с издателями и публикой: не сумев пробиться как поэт, он пытает счастья как романист; не сумев опубликовать свой первый (политически радикальный) роман (1868), уничтожает рукопись, а следующий уже пишет с учётом рыночной конъюнктуры («Отчаянные средства», 1871). Ему и в дальнейшем приходится подчиняться редакторской цензуре и правилам игры журнального рынка, но с каждым романом всё меньше и меньше. Направление движения Гарди – от «низкой» прозы к «высокой» поэзии: прежде чем совсем отказаться от прозы, он стремится «настолько приблизить её к поэзии в своём предмете, насколько позволяют обстоятельства»; чем поэтичнее проза, тем она независимее и бескомпромисснее.

Семь основных романов Гарди (так называемых «романов характеров и среды») выделяет их необычная для XIX века локализация. Они объединены не просто общим местом действия (Дорсетшир, шире – юго-запад Англии), но и общим локальным мифом, начинающимся с анахронистической литературной топонимики: юго-западным графствам даётся имя древнего англосаксонского королевства – Уэссекс. Это, по словам Гарди, «наполовину существующий, наполовину выдуманный край»: «существующий» в «данном времени» (середина XIX века) как плотная социальная среда, развёрнутая со скрупулёзно «дробным вниманием» к деталям хозяйства и быта; «выдуманный», то есть перенесённый в мир архаики, присутствующего прошлого. Присутствие это обнаруживается и в сюжете, и в предметном фоне, и в ряду риторических фигур: коллизиями сюжета управляет магическая власть старинных обычаев и суеверий, вещи уходят корнями в былые века, библейские и античные аналогии возвышают привычные явления. А на первом плане «уэссекских романов» – мифологизированная природная среда, в которой открывается бездна космического времени.

Бескомпромиссность «уэссекских романов» – в их философской топике: чем ближе поворот к поэзии 1896–1897 годов, тем явственнее пессимизм Гарди. Отсюда и изменение жанровой ориентации его романов. Первый («Под деревом зелёным», 1872) тяготеет к пасторали: сюжет соответствует смене времён года, действие лишено конфликта и «протагонистов», герои – деревенская община как единое целое. Второй («Вдали от обезумевшей толпы», 1874) – на полпути от пасторали к драме: община разделяется на «протагонистов» и «хор», гармония – в прошлом («весёлые правила хорошей жизни идут ко всем чертям»), конфликт разрешается компромиссом. Третий («Возвращение на родину», 1878), четвёртый («Мэр Кэстербриджа», 1886) и пятый («В краю лесов», 1887) стремятся к трагедии: характеры становятся исключительными, обстоятельства – роковыми, голоса «хора» – тревожными, развязки – катастрофическими.

Типический, социально-детерминированный мир обретает измерение «истинно софокловского величия» (Гарди), метафорически и ассоциативно приравнен к миру «богов и героев». Так, Юстасия – «сырой материал божества», в Клайме «сверкает» «божество, позорно закованное в тюрьму человеческой плоти» («Возвращение на родину»), Джайлс – «лесной бог», «брат осени» («В краю лесов»), Хенчард сопоставим с Эдипом, Саулом и королём Лиром («Мэр Кэстербриджа»); им противостоит среда как «хитроумный механизм, который создан богами для сведения к минимуму человеческих возможностей улучшения жизни» («Мэр Кэстербриджа»); «им требуется вся их сила, чтобы бороться с сокрушительными ударами, коварной изобретательностью, постоянно возрастающей злокозненностью судьбы» (В.Вульф).