Архивная версия / archive version:

Сайт Ольги Орловой переехал на www.cih.ru
This project was moved to the www.cih.ru

данная версия не обновляется и может быть недоступной через некоторое время

^{см. также: Корпус | ШтоРаМаг | Арх. Журнал | Новости | Строительство}

Вы можете найти необходимую информацию на сайте cih.ru / You can find the necessary information on the cih.ru website:

    Столь всеобъемлющий пессимизм шокировал современников: последовали обвинения (например, от Г.К. Честертона: «деревенский атеист, проклинающий Бога за участь деревенского идиота»), затем – протесты и церковные запреты. Это и стало поводом к отказу Гарди от прозы в пользу поэзии.

Поэзия Гарди (около 1000 стихотворений, написанных по большей части в возрасте от 60 до 88 лет) отличается, с одной стороны, необычайным формально-тематическим разнообразием, с другой стороны, единством эмоционального строя: как и в романах, определяющее настроение – пессимистическое, определяющая страсть – одержимость прошлым.

Пессимизм первых четырёх поэтических сборников Гарди есть продолжение линии его романов: чем мрачнее и безнадёжнее тон, тем меньше в нём лиризма, тем больше драматизма и повествовательности. Это сказывается в выборе жанровых вариантов. Первый и второй сборники («Уэссекские стихотворения», 1898; «Стихотворения о прошлом и настоящем», 1902) выражают метафизическое отчаянье в форме диалогической медитации, а иллюстрируют – в формах драматического монолога, народной («страшной») и журнальной («сенсационной») баллады. Новое в третьем и четвёртом сборниках («Шутки времени и другие стихотворения», 1909; «Сатиры на случай. Лирика и мечты», 1914) – это ещё большее сближение медитации с драматическим монологом (лирическое «я» первой равно «персонажу» последнего), сдвиг медитации в сторону фарса и добавление жанра философской сатиры в лицах («сатиры на случай»).

Основным приёмом становится ирония, основными элементами – диалог и монолог: слово дано и мертвецам, и духам, и персонифицированным абстрактным понятиям (Смерти, Судьбе, Природе, Необходимости). В центре – иронический диалог между абстрактным человеком и «марионеточным» Богом; человек вопрошает: «Зачем ты создал нас, // Вздыхающих под бременем?» («Канун Нового года», 1907), Бог отвечает: «Нет смысла в промысле моём» («Канун Нового года» – пер. Д.Веденяпина), или недоумевает: «Говоришь, Земля? Человеческий род? // И создан мной? Печален его жребий? // Нет, не помню...» («Забытый Богом», 1902), или сам вопрошает: «Зачем, о Человек, возникла у тебя // Несчастная нужда в создании меня?..» («Жалоба человеку», 1914). Так пессимистическая «драма» подчиняет себе всё жанровое многообразие первых сборников («Стихи здесь в большой степени драматические или ролевые по своей концепции, даже там, где это не явно», – настойчиво повторяется в предисловиях).

Пессимизм смягчается в последующих сборниках – «Минуты озарений» (1917), «Лирика поздних и ранних лет» (1922), «Человеческий театр. Далёкие фантазии. Песни и забавы» (1925), «Зимние слова» (1928): философское отчаяние сменяется меланхолическим смирением, установка на драматическое напряжение – установкой на созерцательность, соответственно, на первый план выдвигаются элегическая и описательная поэзия. В качестве оправдательной антитезы пессимизму вводится тема «мелиоризма» – «постепенного улучшения» («Если и есть путь к Лучшему, он лежит через прозрение Наихудшего» – «В сумерках», II, 1895–1896): у Гарди остаётся слабая надежда на улучшение жизни через «скрытую общинность человеческого сердца» (Р.П. Уоррен), на то, что, лишившись метафизической опоры, человечество сплотится во взаимном сострадании. Поэзия самого Гарди являет пример спасительного сострадания – в защите частного от общего, малого от большого, в доводах за единичное растение, животное, человека и его «мелочный» быт, против общества и его обобщающей логики. Итоговый довод парадоксален: в «малом времени» побеждает общее (об этом – в «Военных стихах», откликающихся на события англо-бурской войны: «Да, такова война! // Тех убиваем мы, // Кому бы поднесли вина // Иль дали бы взаймы» – «Человек, которого он убил», 1902, пер. М.Зенкевича), в «большом времени» побеждает частное (об этом – в «Стихах о войне и патриотизме», откликающихся на события Первой мировой войны: «Девушка с парнем идут в стороне. // Тихи их речи. // Люди забудут скорей о войне, // Чем об этой встрече» – «В эпоху «сокрушения народов»«, 1916, пер. А.Сергеева).

Поэтическое самосознание и «личная мифология» Гарди определяются его отношением к прошлому: первый сборник выпущен, лучшие стихотворения написаны, когда жизнь ощущается завершённой (после смерти друзей-писателей Ч.А. Суинберна и Дж.Мередита в 1909 году, первой жены Эммы в 1912 году и сестры Мэри в 1915 году). Лирический герой последних сборников – «призрак» прошлого в настоящем: он описывает увиденное «когда-то» как увиденное «сейчас» (в мельчайших деталях, очень часто с указанием места и даты), обращается к умершим как к живым. Самое удивительное в этой элегической хронике – это сила непосредственного чувства; так, смерть первой жены Эммы стала импульсом к страстному лирическому порыву, выразившемуся в более чем 100(!) стихотворениях (прежде всего в цикле «Стихотворения 1912–1913 годов»).

Если воссоздание личного прошлого было для Гарди исполнением долга перед самим собой (нужно было подвести итог жизни), то в воссоздании прошлого народной жизни он видел свою миссию – посредника между эпохами, хранителя исторической памяти. Эта программа осуществлялась, во-первых, в сквозных (через все сборники) циклах песен и баллад, во-вторых, в большом проекте эпической драмы «Династы» (1904–1908). Песни и баллады вписаны в архаизированный мир Уэссекса: песни наподобие пасторали передают круговое движение уэссекского деревенского быта; баллады наподобие хроники – круговое движение уэссекской «малой истории» (в закономерном повторении преступлений и трагических происшествий на протяжении трёх веков).

Эпическая драма «Династы» вписана во всемирно-исторический контекст. Отсюда – монументальность задачи (стать «европейской Илиадой» и «Великой Современной Драмой», целостно охватить одно из ключевых десятилетий европейской истории – от Трафальгара, 1805 до Ватерлоо, 1815); трудность реализации (потребовавшей 30 лет подготовки и 10 лет непосредственного труда); широта в использовании литературных образцов (древнегреческая трагедия, шекспировские хроники, дидактический эпос Дж.Мильтона, роман Л.Н. Толстого «Война и мир» и т.д.); грандиозность окончательного корпуса (3 части, изданные последовательно в 1904, 1906 и 1908 годах, 10 актов и 130 сцен). Сюжет «Династов» разворачивается на трёх уровнях. Внизу – люди: исторические персонажи, говорящие чаще всего стихами (Наполеон, Георг III, Питт, Веллингтон и т.д.), «маленькие» персонажи, говорящие чаще всего прозой, и человеческие массы, о движении которых говорится в пространных прозаических ремарках. Вверху – аллегории, олицетворяющие различные начала природы и человеческого разума: Духи – Злой, Иронический, Времён и Сострадания, Тень Земли, Слухи, Записывающие Ангелы; они не действуют, но наблюдают, свидетельствуют и рассуждают в стихах (хор Духов: «Наши толкования Почему и Откуда // Суть цветы человеческого сознания»). Ещё выше – Имманентная Воля, некое Оно, являющееся Духам в образе всеобъемлющего мирового тела; Оно действует как разумное, но бессознательное Начало, воз-действует – импульсами, определяющими ход истории. Композиция «Династов» выстраивается в чередовании точек зрения – ближнего плана быта и панорамного плана истории; в изображении бытовых сцен Гарди использует реалистическую технику «уэссекских романов», в изображении панорамных сцен (Аустерлиц, Тильзит, Ульм, Бородино и т.д.) оглядывается на аллегорическую условность высоких жанров XVII–XVIII веков. У современников от этого осталось странное впечатление – то ли анахронизма («кукольный театр»), то ли слишком смелого эксперимента (Э.Госсе: «возвышенный исторический кинетоскоп»).

Противоречивые оценки критиков не случайны: поэтика Гарди в целом отмечена контрастами «старого и нового». Он – и романтик (по самоощущению), и традиционалист (по убеждению), и новатор, отталкивающийся от романтизма, идущий наперекор традиции. Отсюда – драматическое раздвоение лирического героя его стихотворений: «романтику» противостоит «позитивист». Первый как будто полностью отдаётся стихийным эмоциям, напряжённой исповедальности (замечено Т.С. Элиотом: «эгоцентричен», «стремится к такой степени «самовыражения», какая вообще возможна»), а рядом с ним и в то же самое время ощущается присутствие второго, отстранённо «фиксирующего впечатления» (не замечено Т.С. Элиотом). Первый испытывает тоску по сверхъестественному, ищет чудесных знамений, общения с призраками и духами; роль второго – фиксировать иллюзии и «патетические ошибки» первого. Вообще, Гарди рискует ставить рядом то, что до него привыкли противопоставлять: непринуждённую разговорность и риторическую выспренность, точную детализацию и аллегорическую обобщённость, многозначительную игру на полутонах и наивную прямолинейность, подчёркнутую безыскусственность стиля и стилистическую изощрённость (мнение Т.С. Элиота: «индифферентен даже к общим требованиям хорошего слога»; мнение У.Х. Одена: «поразительно разнообразен в метрических, строфических и лексических экспериментах»).

В своём новаторстве Гарди скромен, своей верностью традиции – горд; сила традиции для него равна силе биологической «наследственности» – никакое «новое слово» не в состоянии отменить старые формы. Два поколения англо-американских писателей XX века учились у него искусству «быть современными, не будучи слишком современными» (У.Х. Оден); его влияние на них было двойным: как прозаика – далёкое, из XIX века, как поэта – близкое и непосредственное. Репутация живого классика викторианской эпохи, установившаяся за ним ещё в десятые годы, не помешала ему стать «своим» среди поэтов тридцатых-пятидесятых (от «оксфордцев» до «Движения»).

Слава Томаса Гарди в нашей стране покоится, в первую очередь, на его великолепных романах. С тех пор как в русских журналах появились в 90-х годах прошлого столетия «Тесс наследница д'Обервиллей» и «Джуд неудачник» (так звучали тогда названия этих романов), внимание и критики и читателей занимали романы Гарди, которые понемногу, с паузами в десятилетия, начали выходить в свет. В середине нашего столетия, когда были опубликованы основные романы писателя, мы начали знакомиться и с его повестями и рассказами, однако поэзию, если не считать нескольких, не более десятка, стихотворений, вошедших в различные сборники и антологии, мы так и не знаем до сих пор.

     Меж тем Гарди не меньший поэт, чем прозаик. Не случайно в Лиглин многие чтут его в первую очередь именно как стихотворца. В этом, правда, отчасти повинны яростные нападки английской критики, вызванные публикацией в конце прошлого века двух последних романов Гарди, в которых он поднял руку на святая святых викторианской Англии, и связанная с этим тенденция поднимать его поэзию за счет прозы. Как бы то ни было, но Гарди безусловно был замечательным поэтом, с именем которого связана целая эпоха в развитии английской поэзии. В настоящем издании читатели получат, наконец, возможность познакомиться не только с романами, повестями и рассказами Гарди, но и с достаточно представительной подборкой его стихотворений, которые он писал на протяжении всей своей долгой жизни.