Бульдозер все-таки был пригнан. Огромный, с громадным угрожающим ковшом, он вызывал в наследственной памяти присутствующих смутные опасения, которые относятся, видимо, к тем временам, когда наш безрассудный предок ходил на мамонта.

Бульдозер возвышался неподалеку, внося оттенок сумятицы в собрание, на площадь его вкатывать не решились, да в этом и не было необходимости. Елена дала команду, и махину украсили ярко-красным транспарантом, стилизованным лозунгом «Фронт радикального искусства».

Взойдя на второпях сколоченный помост, Елена приблизилась к микрофону, и гул на площади улегся. Все-таки с непривычки выступать перед большими аудиториями волновалась, колени дрожали.

-Дорогие друзья! – произнесла, пробуя голос. Слова раскатились над площадью, и Елена услышала их, возвращенные мониторами. Голос звучал непривычно, но уверенно. – Дорогие друзья, мы собрались здесь, чтобы провести серьезную и масштабную акцию. Сегодня среди нас присутствуют деятели искусства, мы рады их видеть. Страшно узок их круг, но не так уж и далеки они от народа. Потому что если искусство не идет в народ, то народ идет в искусство. И последствия могут быть непредсказуемы...

Толпа заволновалась, поглядывая на бульдозер. Тайна появления здесь этого агрегата оставалась нераскрытой.

-Я вижу, вы с интересом глядите в ту сторону, - махнула рукой Елена. – Нет, мы не станем ничего разрушать. Не обязательно ведь жечь библиотеку, чтобы остаться в памяти последующих поколений, хотя этот способ надежен. Но ведь нам не так уж важно остаться в истории во что бы то ни стало. Мы хотим быть отмечены лица не общим выраженьем, но каким выраженьем? Чтобы остаться в истории, не обязательно равнять с землей города, топить корабли и сбивать самолеты. Чтобы остаться в памяти, не нужно убивать людей. История человеческого рода не есть только история войн, что бы ни писали в учебниках. Мы творим ее сами, и в том, какая она получается, разбираемся тоже сами.

Елена перевела дух, оглядывая толпу. Ей удавалось держать фокус внимания на себе, но не столько тем, что она говорила, сколько тем, как говорила. А говорила она изнутри себя, из самой глубины.

-Давайте окинем беспристрастным взглядом, что и ради чего мы делаем. Неужели поделки с тайной мечтой продать за границу? Говорят, художник не может написать ни одной загогулины, которая не была бы в известной мере его автопортретом. Какими мы предстанем после нашей смерти, хотим ли мы, чтобы именно такие портреты остались после нас? Не испугается ли потомок, взглянув в наши жабьи глаза?..

В толпе засмеялись, зааплодировали. Кто-то возмущенно свистнул, Елена подняла руку.

-Друзья, мы все знаем сами. Нам не надо ничего говорить. Мы не нуждаемся в том, чтобы кто-то открывал нам глаза. Давайте докажем сами себе, что способны на большее!

Она так произнесла эти слова, что в толпе заволновались. Кто-то уже поднял руку, замахиваясь на пейзаж с лимонным солнцем. Кордон милиционеров в касках и с дубинками пока не вмешивался, не было команды.

-Мы двинемся маршем, пройдем по улицам Москвы. – Объявила Елена. – Калигула ввел коня в сенат, а мы погоним перед собой никчемные идеи, как стадо коров. Мы безжалостно откинем прочь наше творчество, чтобы назавтра создать нечто лучшее. Нечто такое, о чем мы и мечтали в глубине души все эти годы, что мучило нас по ночам и что, правда, плохо сочетается с конъюнктурой рынка. Долой конъюнктуру! Да здравствует свежесть и вечная новизна старых идей о добре, справедливости и правде!..

Возглас «долой!» подхватили, и Елена взлетела на бульдозер, подсаженная какими-то молодцами, бульдозер развернулся и пошел по Моховой, а следом за ним тронулись потоки людей, волоча на себе картины. А дальше... А дальше случилось и вовсе невероятное. Откуда-то с улочки на проспект стало вытекать... стадо коров. Рыжих и черных. Коровы, одуревшие от гула и грохота, орали благим матом, а прибывшие с ними пастухи щелчками кнутов гнали их вперед. Марш победно двинулся по улицам, оставляя за собой обрывки полотен, осколки пивных бутылок и коровьи лепешки.

Музыка, грохот, мычание коров, звуки автомобильных сирен. Город встал, онемел, застыл, хлопая глазами окон и балконных дверей. Художники сами швыряли свои полотна на мостовую, под ноги идущим. Это было настолько невероятно, что утрачивалось само ощущение реальности. Нет, Москва не видала подобного.

-Даешь дорогу! – вопил какой-то пацан.

В начале колонны что-то запели, похоже, «Ой мороз, мороз». Елена хохотала, сидя на бульдозере.

…Она очнулась. В трамвае. Фантасмагория развеялась. Но с какого момента она началась? Были ли все эти люди? Приглашали ли они ее на телевидение? Разбила ли она экспонат галереи? Ушла ли из школы? Или сейчас, стряхнув сон с ресниц, она выйдет из трамвая на знакомой остановке, и все будет как всегда?

А что, это и правда было бы здорово – прогнать стадо коров по главной улице Москвы. Елена щелкнула замком сумочки, зачем-то сунув несчастливый билетик между ежедневником и пачкой бумажных платочков. Для коллекции, что ли? Коллекции бытовых мелочей, которые вскоре исчезнут, потому что заменятся другими, а мы и не заметим, хотя они существуют подле нас так недвусмысленно, казалось бы, так надежно.

Через месяц в школе № 963 заново выкрасили подоконники и оконные рамы. Прокрасили даже внутри рам. Летняя практика для старшеклассников была организована Еленой исключительно на добровольных началах, но каждый школяр считал своим долгом принять участие в веселом каникулярном гомоне, неожиданно наполнившем классы.

Елена много читала, и в основном литературу по возрастной психологии и педагогике. Созрело несколько идей, и следующий учебный год обещал быть интересным и для нее, и для пацанов.

«Ну что ж, не справилась» - Сказала Карина. Кирилл пропал из поля зрения, но, по слухам, собирался вскоре жениться на Майке. Богаделов уже пригласил Майю на смену прежней телеведущей, и она неплохо справлялась. Митя неожиданно для всех бросил работу и аспирантуру какого-то заштатного учебного заведения, где числился, и пошел в армию. Елена видела его в форме милиционера, он вытянулся и похудел, в лице прибавилось взрослости.

Широкорад, Стив Безобразов, еще какие-то знакомые первое время надоедали звонками, затем поотваливались по одному, и звонки прекратились. А Елена собиралась в августе, прихватив с собой Фрая, съездить в Подмосковье на недельку, если позволят средства и если школа отпустит.

Но школа не отпускала. Предстояло еще оформление стендов в пушкинском классе, ученики были обеспокоены грядущим введением двеннадцатилетки, и им надо было как-то объяснить, зачем ее вводят, а объяснить это совсем не просто.

Раз в неделю Елена Алексеевна занималась с Савченко русским языком, но незаметно для нее самой эти уроки превратились в занятия живописью. И теперь она, как когда-то Татьяна Федоровна, даже копируя ее мягкую интонацию, говорила:

-Рисунок надо выполнять остро отточенным карандашом. А этот огрызок лучше отложить в сторону, - и, сама заточив грифель с двух сторон, в форме лопаточки, подавала карандаш Андрею. – Старайся не нажимать, пусть контуры предметов будут как можно более светлыми…

Но она видела, скоро Андрей сам будет вправе давать ей советы по рисунку, и тихо становилась у него за спиной, глядя на то, как на листе проступают пузатые банки и мятые драпировки во всей своей осязаемости.

→ следующая страница

напечатать всё

дизайн сайта:

© 2005