Столкнулась с Фанидиром:

- Ты что в Универе не являешься?

- Нет у тебя вопросов к экзамену по культуре?

Мы встали в стеклянный угол под лестницей, в курилке. Фанидира не запомнить невозможно: высок, четкие черты лица, длинные темные всклокоченные волосы. Взгляд пока еще юного Мефистофеля. От него иной раз шарахаешься.

Что касается дурацкого имени - Фанидир - это от увлечения Толкином. Имя эльфийское. Парень из тех, кто размахивает деревянными мечами и исповедует выдуманные рыцарские законы - нынешнее повальное увлечение, каким для других поколений были то три мушкетера, то неуловимые мстители.

- Днем на работе, - рассказывает Фанидир, - деньги нужны позарез, на Байкал охота съездить. А ночами - творческий процесс.

Фанидирик пишет стихи. И, разумеется, как всякий поэт, Фанидир - личность не без странностей.

- Главное в стихотворении - интуитивно нащупать некую фонетическо-смысловую связь, - бредит он, - которая способна воздействовать на читателя магическим, заклинательным образом. Первые в истории человечества стихи были ритмическими заклинаниями...

Однажды в центре города мы столкнулись с невысокой светловолосой женщиной, которая деликатно ухватила Фанидира за рукав и воскликнула:

- Дима!

Миловидная тетя, оказалось, из какого-то литобъединения. И, видимо, сие обстоятельство явилось определяющим в плане дальнейшего общения: от тети было уже не отвязаться. Все вместе мы направились в собрание поэтов.

Презентабельное невысокое здание. Внутренний ухоженный дворик с кафетерием и массивной дверью, у которой стоя почивает охранник.

Нас уже ждут.

Высоченный потолок с лепниной, темная сцена, канделябры со свечами. Стулья - почему-то в белых чехлах. Обстановочка - чистая иллюстрация к Чеховскому "Вишневому саду", не хватает только часов, что отмеряли бы вечность стоящими стрелками.

Наша спутница, так же, как за Фанидира, ухватилась за какого-то молодого человека в пиджаке. Тот делал страшное лицо и упрямо мотал головой. У поэтессы оказался богатый голос, и она пользовалась им как человек щедрый, то басила что-то доверительно, то звонко пищала.

- О чем они? - Тихо спросила я спутника.

- Может, ругает, что у него в стихах много неоправданных зевгм, - предположил Дима.

- Чего неоправданного слишком много в стихах?

- Ну, мало ли чего в стихах может быть мало или много! - Туманно пояснил Фанидир. - Сама-то она не пишет, а объяснить может все.

На импровизированную сцену вскарабкалась высокая седая старуха. Приступила к поэзо-медитации: с каждым взлетом надтреснутого голоса ее деревянные бусы вздрагивают, а распущенные по плечам седые космы колеблются, будто живут обособленной жизнью, наподобие змеиной шевелюры Медузы-горгоны.

Каждому поэту отводилось две минуты. Изволь за эти две минуты что-то гениальное сообщить миру, представленному здесь. Одна колоритная фигура на сцене сменялась другой, не менее колоритной. Вот только стихи были словно из одного сборника. Сплошь о чистых березах, ушедших юностях и поздних осенях.

- Фильтруй, - наклонился Фанидир. И я фильтровала.

На сцену запрыгнул поэт, отличающийся от прочих отсутствием бороды.

- Полковник милиции, - откомментировал Фанидир.

Хотела было съязвить, дескать, неплохо было бы полковнику с преступностью разобраться, а не с ямбами и хореями, но удержалась. Увы, и полковник пел о проселочных дорогах, уж лучше бы об этапах да пересылках...

Наконец выкликнули Фанидира. Он хорошо вписывался в эту богему своими длинными волосами, всклокоченной бородой и бешенным взглядом. Голос нарастал и стихал.

Был ли бар ли, бор ли, бал ли,

То неведомо...

Чуть позже Фанидиру вручили какую-то грамоту. Вероятно, удостоверяющую в том, что он талантлив.

- Как тебе вся эта муть? - Проговорил Фанидир, когда мы отделились от сонма оживленных поэтов. - Неплохо устроились ребятишки, а? Собрались, почитали вирши, раздали сами себе почетные грамоты.

- Вам, поэтам, нужна аудитория, - примирительно сказала я.

- Нет, я б хотел, чтоб меня не эти охламоны читали, - Фанидир смял справку. - А какая-нибудь бабка с рынка. Приходила бы она домой, на ногах не стоит, и просила бы внучку почитать мои стихи. И звонкий голосок девочки лил бы колокольчиком мои строчки в бедной комнате. А сосед за фанерной стенкой слышал бы и не мог бы уснуть дольше обычного на своей жесткой кровати...

Ах, люблю я поэтов, веселый народ...

Глава 9

Распахнулась белая дверь. Распахнулась солнечно, на две половинки. Вошла Надя. Светлая, царственная. Белым лебедем вплыла в мое уединение. "Красавица южная, никому не нужная", как сама смеется. Не знаю, насколько "не нужная", а насчет красавицы - сущая правда.

- Я ось тут пришла до бабы попросить банок, бо мамка хочет варенье варить, а банок и нет. - Пропела Надежда. - Дак решила зайти и до тебе, посмотреть, как ты живешь. Шо ты у клуб не ходишь?

- Не зовут, - растерянно проговорила я.

- О! Дак я зову. Казала Лешке сто раз уже, пусть Катерину приводит, -дивчина вскинула изогнутые брови. - А шо, сходим колысь?

- Конечно, сходим...

- Боже, что ж ты тут робишь целыми днями? Сховалась ото всех, в свет не ходишь, ни с кем не дружишь? - Сочувствовала Надя.

- Так... читаю, - нашлась я.

- Шо читаешь? - Она, склонив голову, перевернула книгу, которая лежала на столе. - Учебник английского. Ой, лышенько. И ты цельный день такое читаешь? А я люблю романы читать, - продолжала она, - и чтоб про любовь... Кстати, ты вообще-то знаешь, кто я?

Ну, не то чтобы я не знала. От братков своих ведала, что есть такая Надя, но вот эта встреча была у нас первая. И прояснение этого вопроса было, скажем так, кстати.

- Шифф, - провозгласила девушка.

- Кто-кто?

- Ну, Шифф, Шиффер. Это потому, что я похожа на Клавдию Шиффер. Как считаешь?

- Похоже, - принуждена была я согласиться. - Только зачем это -Шиффер... Ты и так, без нее хороша.

- Добре, то она на меня похожа. - рассмеялась дивчина. - Знаешь что, пойдем до мене в гости?

В этот день я радовалась, хохотала до слез: эта девчонка была чудом. С простотой танка она говорила такие вещи, которые мои подруги, опасаясь быть осмеянными, никогда не сказали бы и под страхом казни. В Наде простиралась, безмятежно покоилась всепокоряющая уверенность в безусловной, несомненной, неизбывной доброте мира.

Мы шлепаем босыми ногами по пыльному проселку. Нашла же Надюша, к кому зайти за банками «по соседству», если живет на другом конце села. Судачим о том и об этом. Трещим, хохочем, словно век уже знаем друг друга.

Вот и дом. Комната, оклеенная голубенькими обоями. На столе -неоконченное вязание, пузырек сиреневого лака для ногтей, солнечные очки, пуговицы, булавки... На кровати подушки с вышивкой.

Позднее я побывала в комнате еще одной круглолицей молодой украинки, и могу сказать, что такие комнаты нынче остались только у свежих деревенских девчонок. Классические девичьи кельи, в них - вазочки, веточки и цветочки, самолично связанные салфеточки, макраме, бисер (мои младшие сестры говорят «бусер»). Самодельные украшеньица, развешанные там и сям на полочках, сказала бы - на всеобщее обозрение, но сюда, кроме двух-трех подруг, мамы и старшего брата, никто не заходит. Календарные портреты надежды украинского футбола (или бокса?), ладного парня лет двадцати пяти... На ковре пришпиленная висит золотая медаль - эта девчонка дочь учительницы и художника, представительница сельской интеллигенции. И только старая печатная машинка вводит в недоумение: барышня пишет? Нет, просто громоздкий аппарат некуда больше деть.

О хозяйке, обитательнице такого жилища, сходу можно сказать: домовита, хорошо готовит, послушна, прилежна, скромна, внимательна к мелочам (а, стало быть, и к людям), добродушна.

Кстати, подумала я, у меня в комнате на огромной булавке, воткнутой в обои, тоже целая гроздь украшений, как у золотой медалистки. Значит, я тоже могу научиться отменно готовить.

- Хочешь, покажу фотографии? - говорит Надя.

Слегка унываю. Любительские фотографии — почти всегда скука, занудство. Кроме тех, конечно, с глянца которых смотрит твоя собственная физиономия.

→ следующая страница

напечатать всё

дизайн сайта:

© 2005